Предстоит построить новые дома на девять тысяч семей, двадцать три школы и т. д. в Папском районе. Последний сильный толчок произошел двенадцатого марта. Люди не живут в домах, даже дети занимаются в палатках, одеты еще по-зимнему. Сегодня показывали репортаж. Пятнадцатое марта. Дома, поврежденные, стоят, но их придется сносить.
«Бывший государь Кадзан дважды посещал гору Сеся. Во второй раз приезжал с монахом Энгэном. Тот запечатлел Сэйку во время вечерней молитвы. Когда Энгэн отложил в сторону кисть, содрогнулись горы, затряслась земля. Испугался Кадзан, задрожали и остальные. Сэйку же сказал: “Не бойтесь. Земля трясется оттого, что рисует меня монах алчный. И еще раз трясти будет”. И вправду – когда живописец работу закончил, земля и горы содрогнулись с силой. Кадзан упал и склонился перед Сэйку. Тут Сэйку почуял, что пришел его смертный час. Ушел он в свою келью и сел неподвижно, душа очистилась, и покой снизошел на него. Стал читать “Сутру лотоса”, дыхание его прекратилось, и Сэйку скончался».
Двадцатого марта семибалльное землетрясение на границе с Ираном. Ничего не сообщается о жертвах и разрушениях. Англия передает в десять утра, раньше других.
Весенние дни продолжались недолго. Был еще снегопад и морозы, и сейчас по утрам еще ниже десяти. Тут в субботу упал на льду у винного магазина и страшно ушиб руку. Пил анальгин, думали уже, что трещина, но постепенно боль отпустила, потом и опухоль спала. Новостей никаких. Кое-что прослышал про планы книгоиздательств. Книжка о Ван Вэе должна выйти со стихами, книг много обещают, да я сам планы не видел, знаю со слов Киры. С рукой сижу дома, читаю газету и «Японские легенды о чудесах». Пишут о доме, где родился Кафка, в Праге, о новооткрытых картинах Гойи, якобы нашли шесть холстов на тему «Детские игры», разные другие сообщения. Но на сейсмологические темы пока ничего не появляется. Наверное, уже слишком много по-ихнему коротких и распространенных заметок было. А мне все мало. Чуть не радуюсь, когда сообщают о новых землетрясениях. Парадоксальное состояние ума. Весна. На юге Туркмении уже девятнадцать градусов было. Там все не так, как у нас. Но я никогда не был в Туркмении, да и в Закавказье тоже. Тысяча триста шестьдесят третий год на Востоке. У нас туман постепенно сгущается. Сегодня буду один. Вере в среду в институт, и она должна помочь маме. Там и заночует. Вот у меня и целые сутки. Идет снег. Кира еще рассказал, что вышла книга-альбом в футляре – «Новгородские таблетки». Я тут посмотрел передачу об иконах Русского музея, и после этого показывали авторский вечер П. Аедоницкого. И это множество народа в зале, освещенном огромными люстрами, с мраморными колоннами, со многими исполнителями на сцене, мне казались иконописными сценами, я никак не мог от этого впечатления отвязаться. Был закат, я видел территорию детского сада, и его пустые игровые площадки вдруг тоже стали казаться иконописным пейзажем, а не голландским, как напрашивается обычно сравнение. Пустые, детей в этот день нет, на закате, ну совершенно иконописные клейма. Мне казалось, что все это в целом уже так отрепетировано. Сам Аедоницкий – заказчик своего торжества. Закат окрашивает нашу землю чем-то национальным русским. Но солнце село, и это впечатление прошло. Да и исполнителя на эстраде нельзя без натяжки считать персонажем иконы, скорее скоморох с ярмарки. Потом стали показывать фильм «26 дней из жизни Ф.М. Достоевского». Его я не смог выдержать. И правильно. Сны окрашиваются тем, что направлено на вызывание сильных эмоций. А я жду снов независимых и прозрачных, без стилизации под немчуру, таких, которые непосредственно предсказывают будущее и в которых создается новый образ, а не стилизованное под старину театральное действие. Три раза засыпаю и вижу три сна. Посмотри я больше передач, и сон стал бы еще более дробным. В последнем я пью вино с грузчиками нашего магазина прямо в торговом зале, в канун какого-то праздника, следующего за восьмым марта, но который я ошибочно хочу все время назвать восьмым марта. Может быть, это мусульманский Новый год, но получается, что в этот день и у меня день рождения, мне сорок два года. Вот какая путаница. У меня нет ни сумки, ни авоськи, и я покупаю для дома три бутылки вина красного до черноты, почти литровых, с названием «Дельцер». И это в бакалейном, чтобы не стоять в очереди за портвейном. Три бутылки умещаются как-то под мышкой. Я знаю, что мне скажут на это дома. Там тоже не любят красных вин, но стоять час в очереди, да еще на улице, это слишком. Тут я просыпаюсь. Этот сон был последний.