Он на день рождения подарил мне книгу «Лесков. О литературе и искусстве». Лесков и Хлебников – две разные эпохи. Хлебников был бы по возрасту примерно как моя бабушка. Татлин. Таких художников, как Филонов и Татлин, у Лескова не было. Лесков – это подарок на поддержание духа, ведь как Лесков поддерживает! Мы живем через эпоху от того времени, а кажется порой, что через сто эпох. Я думаю, что Хлебников пережил только перенесение столицы в Москву, но круг Темэя таким образом замыкается. Я думаю о Ленинграде и городе Леон, тоже бывшей столице Никарагуа. Почему не перенесут обратно столицу, ведь Манагуа очень разрушен землетрясением семьдесят второго года? Раньше со мной говорить было небесполезно. Я даже миф придумал про афганскую девочку, которая хотела себе и переписываться с каким-нибудь русским мальчиком. Но так как она хотела им руководить и знала твердо, что они встретятся и что Афганистан будет советским, она выболтала под то какие-то параллельные государственные планы насчет Никарагуа, а мальчик, не будь дурак, много для своего возраста читав, расшифровал и дешифровал эту ее ошибку, в которой и проявилась ее не по летам ранняя осведомленность о делах другого конца света. И мальчик стал здесь постепенно Художником, но, в общем, он устроился ждать, как это будет. А пока замечал лишь, как те люди, что могли бы с ним дожить до радостной минуты, постепенно, один за другим, приказывали долго жить. Наконец они встретились, молодая женщина хотела посмотреть на дело рук своих, раком запячиваемого в близкое будущее своего адресата. Но не тут-то было. Он одно это и помнил всю жизнь, да еще расцвечивал это ожидание и предчувствие разными рассказами о предстоящих землетрясениях и других бедствиях. И он спрашивал: Магдалина, ваш метод помогает делать предсказания? Голыми руками его стало не взять, а так он, вполне готовый, вполне дикий, ей подходил и казался подходящим. Хлебников среди дикарей – сотрудников КавРосты. Он оборванный и бородатый – он цивилизованный человек среди аборигенов, как Миклухо-Маклай среди новогвинейцев.
Кто же это проболтался? Может быть, она рвала и метала? Или ей просто все это было удивительно? Может быть, она и хотела видеть тебя вживленным в сумасшедший дом, сидящим и ждущим ее прихода? Какой-то «Мастер и Маргарита». Кто мастер? Это уже мне не очень понравилось, Наташкин апломб весь из одной фразы был понятнее. Она так ничего и не сказала, взяла книжки, попросила потом их послать в Дамаск и через Дамаск уехала на новую родину, во Францию, куда-то на юг. Это легенда.
Я ее дяде сказал, вы – грек, а турок уже приходил и дал нам опиума-сырца. Что же оставалось сказать? Что никакой Никозией, тоже начинающейся на НИК-, они меня не отвлекут от знания о важном, происходящем действительно. Повторить ли ей за отцом, что никаких киприотов нет, а есть греки и турки? Наверное, не стоило. Но с дядей-то мы успели на все эти темы переговорить. Кстати, чего я не мог, так это говорить о поэзии, но этого почти и не было. Мы говорили постоянно о ближайшем будущем и о том, что здесь будет. Я считаю, что хорошо отвадил от себя девиц, которые дядю знали, тут и новелла о палаше и сабле, и «Дерсу Узала», и Болдырев, с его глядением в будущее сквозь толщу веков. Он как человек средневековья глядит в будущее. И я в конце концов заслужил тот покой, каким теперь и пользуюсь. Это настоящие дважды рассказанные истории, раз рассказанные, а раз – прожитые. Так вот это-то – то, как прозвучит потом усиленное резонансом прессы и радио, зазвучит отовсюду вдруг то, что мы тихо обсуждали между собой, и оттолкнуло от меня всех. История Козырева, тоже дважды рассказанная, уже не заинтересовала никого, все бросились делать свои дела. А я остался ждать, пока осуществятся до последнего все наши предсказания, боясь, инстинктивно, что и этот кладезь оскудеет, но зная, что знания должно хватить на всю жизнь. Где-то тут предвидя и конец жизни. Очень неопределенно.
Верочка сегодня у своих, и я целый день один. День проходит быстро, но вспомнить я сегодня смог только то же, что и всегда. Воспоминания не идут. Уже сны снятся, но тяжелые. Все дурдома, поножовщина, всякая такая дребедень, правда, попрозрачнее все же, чем все это время, когда сон был непроницаемым. Хочу в постели провести остающееся время, не все же мне вышагивать по кухне. Сплетен я не умею вызнавать, москвичей увижу ли? У меня есть приемник для новостей о большой политике, и прослушиванием его я и заканчиваю свой рабочий день. До передачи еще немного времени осталось.