Консервативная оппозиция никогда не могла стать для Гитлера действительно опасной, и цепь его легких успехов над ними не прерывалась. И все же: это была единственная оппозиция, которая ему до конца причиняла множество хлопот; единственная, которая хотя и имела мало шансов свергнуть его, все же по крайней мере единожды попыталась это сделать. И эта оппозиция пришла справа. С её точки зрения Гитлер был левым.
Об этом стоит подумать. Гитлера ни в коем случае нельзя легко причислить к крайне правым в политическом спектре, как это сейчас привыкли делать многие люди. Естественно, он не был демократом, но он был популистом: человеком, опирающимся в своей власти на массы, не на элиты; в определенном смысле пришедший к абсолютной власти народный трибун. Его важнейшим средством господства была демагогия, а его инструментом господства была не дифференцированная иерархия, а хаотичный клубок не координированных массовых организаций, удерживавшихся вместе только его личностью во главе. Все эти движения были скорее «левые», чем «правые».
В ряду диктаторов двадцатого века Гитлер явно стоит где–то между Муссолини и Сталиным — а именно, при более внимательном рассмотрении, ближе к Сталину, чем к Муссолини. Нет ничего более ошибочного, чем называть Гитлера фашистом. Фашизм — это господство высших классов общества, опирающееся на искусственно вызванное воодушевление масс. Гитлер хорошо воодушевлял массы, но никогда — чтобы опираться тем самым на высшие классы. Он не был классовым политиком, и его национал–социализм был совсем иным, чем фашизм. В предыдущей главе мы уже видели, что его «социализация людей» имеет точные эквиваленты в социалистических странах, как например в нынешнем Советском Союзе и в ГДР — эквиваленты, которые в фашистских государствах развиваются с трудом и подчас к тому же терпят полное поражение. От сталинского «социализма в одной стране» гитлеровский «национал–социализм» (обратите внимание на терминологическую идентичность!) отличается разумеется сохраняющейся частной собственностью на средства производства — для марксистов это существенная разница. Остается открытым вопрос — действительно ли она столь существенна в таком тоталитарном государстве, как гитлеровское. Но разница с классическим фашизмом Муссолини в любом случае еще существеннее: никакой монархии, а потому никакой смещаемости и сменяемости диктатора, никакой прочной иерархии в партии или в государстве, никакой конституции (в том числе и никакой фашистской!), никакого действительного союза с традиционными высшими классами, меньше всего какой бы то ни было помощи для них. Внешние проявления являются символичными для весьма существенного: Муссолини одевал фрак столь же часто, как и партийную униформу. Гитлер носил фрак только при необходимости в переходной период 1933–1934 гг., пока Гинденбург еще был рейхспрезидентом и Гитлер должен был поддерживать видимость своего союза с Папеном. После этого он носил только униформу — как и Сталин.
Напрашивается еще одно последнее краткое промежуточное соображение, прежде чем мы от внутриполитических успехов Гитлера 1930–1934 гг. обратимся к его столь же легко объяснимым в свете исторического контекста внешнеполитическим успехам в 1935–1938 гг. Часто спрашивают: был ли бы у Гитлера такой же шанс, как в 1930 году, если бы он сегодня появился в Федеративной республике — особенно если бы экономический кризис и безработица приобрели такие же масштабы, как тогда в Веймарской республике? Если наш анализ захвата власти Гитлером верен, то ответ выходит успокаивающим: нет, у Гитлера не было бы такого же шанса. И нет именно потому, что в Федеративной республике не существует отрицающих государство правых, которые подготовили бы для него разрушение государства.
Ведь государство не распадается сразу же вследствие экономического кризиса и массовой безработицы. В противном случае, например, и Америка Великой Депрессии со своими 13‑ю миллионами безработных в 1930–1933 должна была бы распасться. Веймарская республика была разрушена не вследствие экономического кризиса и безработицы, хотя естественно они внесли вклад в настроение упадка, а вследствие уже до того установившейся решимости веймарских правых ликвидировать парламентское государство в пользу неясно задуманного авторитарного государства. Также оно не было разрушено Гитлером: он нашел его уже разрушенным до него, когда стал рейхсканцлером, и он лишь лишил власти то, что они разрушили.
Большая разница между Бонном и Веймаром при теперешних обстоятельствах однако в том, что в Федеративной республике больше нет политической силы, которая разрушила Веймарскую республику, а именно отвергающих государство правых. Возможно, что как раз их поражение в конкуренции с Гитлером и горький, частично кровавый опыт их долголетних напрасных попыток оппозиции против него привели немецких правых к идее республики, к парламентаризму и к демократии. Во всяком случае со времен Гитлера они научились тому, что лучше им в качестве парламентской партии меряться силой с другими, левыми парламентскими партиями в переменной борьбе правительства и оппозиции, чем пытаться конкурировать за руководство авторитарным государством с популистско–демагогическим диктатором. Основание ХДС[11], сплава католического центра с бывшими правыми партиями, отмечает это фундаментальное изменение сознания правых и является в немецкой политике столь же важным событием века, как и превращение СДПГ из революционной партии в парламентскую тридцатью годами ранее.
У Федеративной республики есть то, чего не было у Веймарской: демократических правых. Как государство она поддерживается не только коалицией центристов и левых, но всем партийным спектром (всё же исключая экстремистские группы). Тем самым обеспечивается то, что по человеческим оценкам можно не ожидать такого развития событий, которое освободило путь для Гитлера в 1930 году. ФРГ является — и именно исходя из своей политической структуры, не только лишь из–за каких–либо преимуществ своих основных законов по сравнению с Веймарской конституцией — более прочным и сильным демократическим государством, чем веймарское. И в заключение этой темы — оно впрочем и останется таким и тогда, когда как уже в свои первые семнадцать лет существования однажды снова получит правое правительство или, например под угрозой терроризма, ужесточит свои законы. Те, кто по этой причине сравнивают Федеративную республику с гитлеровским рейхом — почти повсеместно это люди, которые не жили при Гитлере, — не знают, о чём они говорят.
И на этом достаточно о внутриполитических успехах Гитлера — обратимся к его внешнеполитическим успехам, которых он достиг более вследствие слабости своих противников, чем вследствие своей собственной силы. Так же, как внутриполитически в 1930 году он застал республику, образованную в 1919, уже умирающей, так и внешнеполитически в 1935 году он нашел европейскую систему поддержания мира в состоянии полного распада. И как прежде внутри страны, так и теперь за её пределами он нашел защитников статус–кво уже павшими духом — и среди тех, кто хотел заменить её чем–то другим, невольных помощников. Чтобы понять, почему это так было, нам следует сделать краткий обзор истории созданного в 1919 году в Париже европейского мирного порядка, как прежде мы это сделали для истории Веймарской республики.
Это столь же несчастливая история, и у нее даже подобная структура. У парижского мирного порядка были недостатки от рождения, подобные недостаткам Веймарской республики. Как ей не удалось с самого начала все еще сильнейшую, незаменимую для функционирования государства внутреннюю группу власти, немецких правых, ни лишить могущества на длительный срок (для чего давала шанс её революция 1918 года), ни продолжительно интегрировать их в новое республиканское государство, так же парижский мирный порядок потерпел неудачу в том, что он тоже все еще сильнейшую и для стабильности Европы незаменимую европейскую державу, Германский Рейх, ни лишил силы на длительный срок, ни интегрировал его в себя надолго. Его создатели и в том и в другом действовали как раз наоборот. Вместо того, чтобы с самого начала втянуть Германию в создание мирного порядка в качестве соавторов, как это сделал Меттерних с Францией после наполеоновских войн, они оскорбляли и бойкотировали её. И вместо того, чтобы на длительный срок обезвредить её, например, посредством раздела или оккупации, что было бы логично, они позволили ей сохранить то единство и ту независимость, которые уже с 1871 по 1918 год превратили её в сильнейшую державу Европы. И они еще усилили эту державу, не уясняя себе этого, тем, что большей частью устранили имевшиеся прежде политические противовесы.
11
ХДС = Христианско–демократический союз / CDU = Christlich‑Demokratische Union (Прим. переводчика)