Генерал Брусилов: «Новоприбывшие солдаты были очень плохо обучены и прибывали невооружёнными, а у нас для них не было винтовок. Пока мы наступали, всё оружие, оставшееся на полях сражений (наше и неприятельское) собиралось особыми командами и по исправлении шло опять в дело. Теперь же, при нашем отходе, получилось обратное: всё оружие от убитых и раненых попадало в руки врага. Внутри страны винтовок не было. Приказано было легкораненым идти на перевязочные пункты обязательно с оружием, за это выдавались даже наградные деньги, но меры эти дали весьма незначительные результаты.»
Из речи члена Государственной думы Шингарёва: «В армии справедливо жалуются, что приходящие туда на пополнение частей запасные недостаточно обучены, что приходят они сплошь и рядом невооружённые, не имеющие достаточного опыта обращения с оружием, не имеющие достаточного навыка к самым необходимым приёмам военного дела… Вы видите, господа, что в деле людского запаса, хотя мы имеем громадное преимущество над нашим врагом, хотя мы можем продолжать борьбу ещё долгие и долгие месяцы, пользуясь этим запасом, мы всё же должны сказать нашему Военному министерству: помните, что эти запасы уже последние, помните, что вы должны относиться к ним чрезвычайно бережно, помните, что вы не должны, подобно вашим предшественникам, вести дело так, чтобы мы тратили людей даром и зря…»
Генерал Зуев в письме генералу Поливанову выразился крайне жёстко по поводу гибели живой силы: «Немцы вспахивают поля сражений градом металла и равняют с землёй всякие окопы и сооружения. Они тратят металл, мы – человеческую жизнь. Они идут вперёд, окрылённые успехом, мы, ценою тяжких потерь и пролитой крови, лишь отбиваемся и отходим.»
Из доклада Особого Совещания: «Ваше Величество, пополнение армии за счёт людского запаса в стране, в размере 300 тысяч человек в месяц не только совершенно неисполнимо, но вообще включение в ряды войск сколько-нибудь значительной части оставшегося в стране взрослого мужского населения, всецело занятого работой, так или иначе связанной с той же обороной государства, невозможно без вящего расстройства всего государственного организма.»
В записке председателя Государственной Думы сказано: «Высшее командование не считается с потерями в живой силе и не проявляет достаточной заботливости о солдатах.» сказано также, что «Высшее командование не умеет или не может организовать крупную операцию, а также не имеет единообразных методов обороны и нападения».
Н.Л.Кладо: «Сбивчивость в исследовании в области военных явлений главным образом вызывается тем, что, во-первых, между элементами этих явлений и самими явлениями не существует точных доказательных соотношений, как это имеет место в математике… Единственный доказательный опыт – это война, но мы не руководим этим опытом, как это делается в естественных науках, а только наблюдаем его. Время, обстановка и течение этого опыта ни в коей мере от нас не зависят, и, понятно, не могут зависеть. И никто не возьмёт на себя даже пожелания возможности такой зависимости – война слишком серьёзное и страшное явление, чтобы даже тень её могла быть вызвана для опыта.»
И ещё: «Верный «военный взгляд» в любой области военного дела не свалится с неба с получением звания начальника. Для приобретения его нужна долгая практика, хотя бы и в мирное время, но организованная так, чтобы опытность и глазомер могли быть получены в наикратчайший промежуток времени, чтобы насколько то возможно устранить бесполезные опыты, отнимающие много времени и приводящие лишь к сознанию сделанной ошибки. Одним словом, надо организовать правильную систему подготовки к боевой деятельности, ведущую к истине прямым путём, а не окольной дорогой всяких попыток, не имеющей под собой никакой почвы. Практиковаться же, не разобрав вопроса в теории, это значит бродить в темноте, надеясь набрести на истину ощупью.»
Как подтверждение этих мыслей Николая Лаврентьевича, написанных за год до начала мировой войны, прозвучал в самом разгаре этой войны доклад членов военно-морской комиссии Государственной Думы императору Николаю II: «Мы узнали, что замещение ответственных военных должностей, как то: начальников дивизий и командиров корпусов совершается по старшинству в чинах, по особому списку, в котором изображено старшинство генералов, и если делается исключение, то лишь для тех, кто имеет сильных покровителей и заступников. Таким образом, не доблесть, не талант, не знание, не военное искусство, явленное на деле, служат руководящим началом при движении на служебной лестнице, а иные соображения. При этих условиях действительно способные люди, настоящие военачальники, могущие нести войска к победе, только в редких случаях подымались на высшие ступени командования… Меж тем в военном деле, быть может, три четверти успеха лежит в искусном подборе командного состава, и потому нынешний порядок назначения является губительным для победы… Мы узнали всё это, Государь, но мы узнали и нечто горшее. Мы узнали, что от всего этого, от всех этих бед и настроений заколебался самый дух войск и дух народный. Видя нерадение, непредусмотрительность, отсутствие порядка, войска стали утрачивать доверие к своим начальникам.»
«Русский народ, – вспоминал генерал Данилов, – оказался психологически к войне неподготовленным. Главная масса его, крестьянство, едва ли отдавала себе отчёт, зачем его зовут на войну. Цели войны были ему неясны. Крестьянин шёл на призыв потому, что привык вообще исполнять всё то, что от него требовала власть. Он терпеливо, но пассивно нёс свой крест… Не было здорового понимания долга и в кругах интеллигенции. Это лучше всего доказывается обилием лиц, искавших случая или возможности уклониться от призыва вовсе или, в крайности, – избежать тягости службы на фронте, пристроившись в тылу.»
Генерал Драгомилов: «Гордость принадлежности к великому народу потеряна, особенно в населении Поволжских губерний, мол, нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут, не дойдёт и японец.»
Генерал Алексеев: «Армия на краю гибели. Ещё шаг, и она, ввергнутая в бездну, увлечёт за собою Россию.»
На начало войны в российской армии насчитывалось свыше 40 тысяч офицеров, ещё около 40 тысяч было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращённый курс обучения (3-4 месяца), и их выпускники как офицеры производились не в подпоручики, а в прапорщики. С декабря 1914 года так выпускались все офицеры.
Огромные изменения в численности и в качестве офицерского корпуса предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но ещё больше это усугубилось тем обстоятельством, что во время войны выбыл из строя едва ли не весь кадровый офицерский состав. В результате наиболее распространённый тип довоенного офицера – потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носивший погоны с десятилетнего возраста, пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и на флоте положение было чуть лучше, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск.
К февральской революции 1917 года русский офицерский корпус уже не был той сплочённой силой, которая обеспечивала внутреннюю и внешнюю безопасность страны на протяжении столетий.
Раньше офицерское сословие включало в себя образованных людей, поскольку в офицеры были произведены практически все лица, имевшие образование в объёме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья. После февральского переворота офицерский корпус полностью утратил свою специфику. Качественный уровень его катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров так называемого ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми. имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, они не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией.