— Но зачем старые отчеты Хреньковским, разве они их не знают?
— Я же объяснил: это не просто двойники, это твое и мое материализованное представление о Хреньковском. Твой — поглупее, мой — поумнее.
Я отправился к своим приборам. Чудеса чудесами, но от работы по графику меня никто не освобождал. И если план исследований будет сорван, на Земле мне придется иметь дело с настоящим Хреньковским, а ему история про двух и даже трех Юсуфов Вольдемаровичей вряд ли покажется смешной, с чувством юмора у него неважно.
Весь день я проработал, как проклятый, не отвлекаясь ни на каких двойников, не думая ни о Галинском, ни о Сорокине.
Утром я проснулся от шума. Опять Хреньковский? Старый или уже новый? В углу комнаты что-то звякнуло, и, открыв глаза, я увидел около корзинки со снятыми табличками сидевшего на корточках Адама Адамовича Серединкина. Я снова закрыл глаза. Но поздно — над моей головой уже кудахтало и блеяло, взвизгивало и похрюкивало.
— А, Саша, ты проснулся! Как я рад тебя видеть! Что же ты не поднимаешься, ах, какой у тебя здесь непорядок! И это каюта ученого! Какое пренебрежение техникой безопасности и инструкциями! А если приедет комиссия?
Серединкин был явлением редким даже среди начальников. Вел сектор физики, и два года я у него пасся. Он никогда не делал замечаний по работе, поскольку существом дела никогда не интересовался, зато мелочами мог свести с ума любого нормального человека. И сейчас он предложил мне развесить все таблички по местам и вообще «создать нормальные условия для работы».
Скрепя сердце я развесил таблички, пустил автоматы уборки и прикрепил на стены репродукции, которые успел откопать где-то Серединкин.
— Искусство и наука суть одно, они облагораживают человека и помогают ему развиться в гармоническую личность! — Адам Адамович вытер пот со лба, будто это он сам вешал картины и возился с автоматами кондиционирования, ароматизирования и витаминизирования воздуха. Интересно, а как он потеет, если у него другая структура, чем у нас?
Между тем Серединкин увидел пепельницу с окурками.
— О боже, Саша, неужели ты все еще куришь?! Мало того, что губишь здоровье и теряешь массу времени, тебе приходится и чаще проветривать помещения, что приводит к повышенному расходу энергии на Станции!
Похвально. Он знает, что мы на одной из орбитальных Станций!
— Адам Адамович, а вы в курсе, где мы сейчас находимся?
— Не знаю, а какое это имеет значение?
Тут я развел руками, такого я не ожидал даже от Серединкина.
— Мы находимся на Станции «Солярис». Пойдемте, я познакомлю вас с коллективом.
Мы обошли все общие отсеки Станции, и я рассказал Адаму Адамовичу все смешные и забавные случаи, когда-либо происходившие на станциях подобного типа, какие только мог вспомнить. Наконец мы нашли Галинского. Я познакомил их и поспешил скрыться, график мой был под угрозой…»
«…Я уже не удивился, когда, проснувшись на третье утро, обнаружил в моей каюте Никиту Петровича Цобо. Мы выпили кофе, я выслушал историю о больных деснах Никиты Петровича, пяток анекдотов десятилетней давности, после чего успешно сдал его Галинскому. Тот очень спешил. Поговорить мы смогли только на следующий день, когда я привел к нему очередного «гостя». Но говорил я на этот раз с Сорокиным — Галинскому было опять некогда. Меня удивил вид Сорокина: руки обмотаны бинтами, и огромный белый тюрбан украшает голову. Глубоко запавшие глаза его смотрели внимательно и чуть насмешливо.
— Экспериментируете? — кивнул я вслед ушедшим. — И каковы результаты?
Сорокин выпростал из бинтов пальцы, словно обожженные кислотой, и пощелкал тумблерами на приборной панели. На стене зажглись экраны. На одном была кают-компания, где за столом склонились над бумагами и папками сразу три Хреньковских. На других экранах вместе и порознь сидело еще человек десять «гостей».
— Ну, как Хреньковские? — спросил я.
— Прекрасно. Долго решали, кто главнее, а теперь заняты составлением плана работы для нас.
— А остальные?
— Тоже начальники. Трудятся над директивами.
— Но почему Океан создает именно начальников?
— Вероятно, их образы лучше всего отпечатались в нашем мозгу. Возможно, Океан нащупал область подчинения в нашем сознании. Поскольку мы люди сознательные и дисциплинированные, эта область развита у нас сильнее. Посчитав ее главной, он и создал прототипы запечатленных там личностей. А ты продолжаешь выполнять график?
Я сухо ответил, что да, выполняю и впредь намерен этим заниматься, если, конечно, им не нужна моя помощь.
— Пока справляемся. А тебе не кажется, что в связи с появлением «гостей» график работы стоило бы пересмотреть? На мой взгляд, в такой ситуации он становится бессмысленным.
— Многое из того, что я делаю, мне кажется бессмысленным, но, в конце концов, я прислан сюда не обсуждать полученные указания, а выполнять их.
Я пошел на рабочее место. Пусть они пытаются решать великие задачи, пусть считают себя гениальными учеными. Еще неизвестно, понравится ли настоящему Хреньковскому история с его двойниками. А выполненный план наблюдений — это, во всяком случае, ощутимый результат.
В последние дни начальники не мешали мне работать, должно быть, моим коллегам удалось их нейтрализовать. Работа у них идет на полный ход, в информатор и в лабораторию не пробиться. Даже отдыхая у себя в комнате, я несколько раз слышал шаги у двери. Поистине неугомонные! Интересно, чем они заняты?..»
«…почему они не спрашивают, откуда здесь появились?
— У нас спрашивать они не будут, ведь мы же их подчиненные. А друг у друга неудобно, как же, уронишь себя в чьих-то глазах — беда!
— Скоро мы избавимся от них?
— Да убрать-то их труда, пожалуй, не составит. — Галинский задумчиво потер подбородок. — Но хорошо бы попытаться через них наладить контакт с Океаном, понять их структуру, наконец, понять через них самих себя. — Он усмехнулся. — Кстати, у тебя программа не страдает? Я ответил, в общих чертах, конечно.
— Понятно. Ну что же, иди стряпай себе бумажный памятник. Да и мне пора.
Начальники наши времени не теряли. В коридорах все вычищено — автоматику пустили, на пустовавших дверях таблички развешаны: «Сектор учета», «Бюро сбора информации», «Плановый отдел», «Старший ученый секретарь», «Младший ученый секретарь», «Группа контроля». Откуда столько руководства, гостей-то вроде меньше было? Каждое утро меня продолжали посещать мои начальники. Иван Захарович Прозарчук, бывший декан нашего факультета, сорвав со стены «Персея и Андромеду», долго орал, что безобразие устраивать в каюте космической станции выставку порнографии!
Закончив составлять планы, расписания и распорядки, наше непрерывно прибывающее руководство начало воплощать теоретические изыскания в жизнь. То и дело ловили нас и заставляли подписывать кошмарные инструкции, требовали докладов и отчетов. Начальства становилось все больше, оно теперь уже гнездилось в каждом закутке Станции. Стало ясно, что надо либо избавляться от «гостей», либо самим покидать Станцию. Я пошел искать моих товарищей по несчастью и нашел их в грузовом отсеке. У обоих были посеревшие усталые лица.
— Не пора ли кончать эксперименты?
Они переглянулись.
— Мы назначили избавление на завтра. Надо послать Океану энцефалограмму мозга одного из нас, чтобы он прекратил визиты «гостей». Надеемся, он поймет нас. Одновременно мы введем в действие аннигилятор нейтринных систем. Хотелось бы снять твою энцефалограмму.
— А почему мою?
— Видишь ли, — Галинский замялся, — проблема начальства и общения с ним достаточно сложна и, возможно, наше с Валерой желание избавиться от «гостей» будет замутнено второстепенными соображениями. Тебе же они мешают больше всех, ведь у тебя летит график. Поэтому твоя энцефалограмма будет, наверное, самой выразительной.
— Хорошо, когда вы думаете этим заняться?