Такие сложные эпитеты Боброва, как бессмертно-юная (Гурия), пламенноструйное (солнце), пламеннозвездный (свод неба), огнепалящее (море), молниезрачное (лице) и т. п., придают поэме эмоциональное звучание и определяют ее образный строй как произведения романтического.
Наряду с эмоциональными сложными эпитетами немаловажное место занимают в поэме и описательные. По своей структуре они, как правило, однотипны: первый компонент сложения — обычно определение, второй — определяемый предмет. Такие определения применяются автором поэмы для описания растительного и животного мира и минералов Крыма. Многокрасочная природа Крыма благодаря таким сложениям зримо встает перед читателем. Примеры таких сложений в поэме многочисленны: белоперый сыч, пушисторунный кролик, темноцветный скворец, розоперый дрозд, среброчешуйная кефаль, златоперый щур, криворогий сайгак, золотокожные абрикосы, красноцветный амарант, краснолистые фисташи и т. п.
В области создания сложных эпитетов Боброва с полным основанием можно назвать талантливым учеником Державина. Повод для пародирования этого поэтического приема[9] Бобров давал своим современникам, возможно, из-за чрезвычайной насыщенности «Херсониды» сложными эпитетами. Недостаток его не в неумении создавать сложные эпитеты, а в изменившем ему чувстве меры.
Новаторство Боброва состояло не только в создании новых слов, но и во включении в поэму «высокого» жанра различных лексических пластов, считавшихся, по теории Ломоносова, «непоэтическими».
Описывая животное, растительное и минеральное царство Крымского полуострова, Бобров приводит длинные перечни названий деревьев, цветов и плодов, зверей, птиц, рыб и насекомых, горных пород и минералов. В их числе немало таких, названия которых можно найти только в научных трудах или в специальных словарях. На страницах поэмы названы растения: донник, вербейник, фитолакк, кизил, вересклед, курай, крушина, глод, шептала, городовина, айва, миндаль, кишнец, каперсы, бальзамины, фисташки, фасоль, меспили, абрикосы, кипрейник, бадиджан, кукуруза, спаржа, ильм, ясень и т. п.; птицы: аист, баклан, коршун, неясыть, лунь, нырок, регчанка, хохотун, шипун и т. п.; рыбы: кефаль, пеструшка, скомбер и т. п.; насекомые: оводы, скорпион, шелковый червь и т. п.; минералы: базальт, селитряное вещество, острациты, графиты, нефть, мыльная земля ‛глина’, серный колчедан, шпат и т. п. Как видно из приведенных перечней, Бобров неограниченно расширил в поэзии круг лексики рассмотренных тематических групп по сравнению с жанрами классицизма, ограничивавшимися традиционно-поэтическими образами крина и лавра, скимна и орла, рубина и яхонта и т. п.
Поэт стремился к точности в описании природы Крыма. Народные, русские названия растений, животных и минералов он снабжает подстрочными примечаниями — латинскими параллелями. Эти «отметки», по выражению Боброва, он «выводил как для известной точности и объяснения вещи, так и для избежания труда в продолжительных поверках».[10] Эта точность, граничащая со скрупулезностью, в тех местах поэмы, где описываются животные, растения и минералы Крыма, приводит к тому, что поэтическое произведение, насыщенное специальной лексикой, приближается к научному описанию «ботаниста», «зоологиста» и «рудослова».[11]
Границы поэтического языка Бобров раздвигает также за счет введения в поэму иноязычной лексики. Ратуя за чистоту русского языка, поэт протестует против неоправданного, «суетного», по его выражению, ввода в русский язык иноязычных слов «без нужды», т. е. «запреты» его касаются тех случаев, когда в русском языке есть свой равнозначный эквивалент иноязычного слова. Вместе с тем он не отказывается от прочно усвоенных русским языком иноязычных слов, а также от таких, которые обозначают новые понятия. В его лирико-эпической поэме нашли свое место такие «прозаизмы», как пейзажист, перспектива, перспективист, ботанист, экваторский, горизонт и горизонтальный, меридиан, период и периодический, эллиптический, призма и т. п. К этому следует добавить также многочисленные иноязычные названия растений и животных, приведенные выше.
Об органическом введении иноязычной лексики в образную систему «Херсониды» свидетельствует свободное применение ее в целях создания метафорических и других поэтических выражений: драма жизни (стр. 247), амфитеатр гор (стр. 36), горизонт наук (стр. 36), и т. п. Ср.: «Весь мир ничто, как маскерад» (стр. 278).