Это вполне соответствует Евангелию, апостольским и святоотеческим наставлениям, многовековой практике Православия в разных странах, разных исторических условиях.
И тем не менее вопрос об отношении к «міру сему» современного пастыря не так прост, как может казаться. Архимандрит Киприан (Керн) полагает даже, что это основной вопрос Пастырского богословия. Отец Киприан во многом мыслит в категориях «Парижской школы» русского богословия, для которой вообще очень характерен акцент на данном аспекте церковной жизни. Очень справедливо уточняя понятие «міра», как творения Божия, которое, следовательно, не может быть злым в сущности своей, по природе, но лишь опутано злом, «лежит во зле», о. Киприан говорит, что «мір сей» как синоним зла есть «некая категория» духовности и духовности негативной. Зло коренится в поврежденной грехом природе человека, так как «мір» — «это скорее не то, что вне человека, а то, что в нем самом»39. Отсюда делается вывод о том, что человек — это «загадочный иероглиф» — призван не только удерживаться от зла, но и творить благо, притом «производить и творить всякое благо, как в области нравственных добродетелей, так и в міре духовном, умном, художественном, научном и пр.», ибо «человеку заповедано быть творцом, носящим образ создавшего его Творца». Загадка человека, по словам о. Киприана, требует от пастыря не ограничиваться «только нравственными категориями добра и зла, святости и греха,.. так как много есть такого в этом таинственном иероглифе, что выходит за границы нравственного богословия, а требует вдумчивого христианского нравственного психоанализа» (!?)...40
Мысли о том, что человек «призван» быть «творцом истории», «творцом культуры», творить в области современных наук и искусств, «и прочее» имеются и у о. Сергия Булгакова, и у о. Георгия Флоровского, и у о. Александра Шмемана, и у других богословов этой школы и увлекшихся ею.
Если бы речь шла о творчестве христианском, церковном, или освещенном церковностью, как это было на Руси с X по XVII века, где главным было творение, созидание души во образ Христов, преображение земного во образ небесного, и относилось как к чисто духовной культуре внутренней жизни, молитве и поведения, так и культуре церковной (храмостроительство, иконопись, пение, изготовление церковных предметов и их украшений), так и к культуре земледелия, ремесел, градостроительства, где все имело сакральный смысл, то и спора бы не было. В таком очищаемом Духом Святым творчестве русский православный человек очень ярко проявил себя в древности и продолжает проявлять в лучших современных представителях Православия. Но у о. Киприана (Керна) и иже с ним речь идет о творчестве «в міру» в современных науках и искусствах, и в том «прочее», о котором можно только догадываться. При этом подчеркивается, что человек в своем творчестве не должен подражать, «обезьяничать», а творить «доселе несуществовавшие (выделено мной — прот. Л.) ценности духовного міра, науки, красоты, мысли и пр.»41
Во всем этом слишком очевидно влияние пафоса творчества и созидания секулярного «міра сего». Горячим головам в богословии ныне хочется, чтобы христианство «не отстало» от бурного процесса созидательной деятельности этого міра, чтобы, активно включившись в него, оно могло бы даже стать «закваской», преобразующей творческую деятельность человечества, дабы в конечном итоге было создано, если и не «Царство Божие на земле», то что-то вроде него.