(Предоставлено Фондом Дартингтон Холл)
Петрок вот-вот должен был кончить, в глазах у него засверкали звезды: маленькие, сине-белые искорки. Он закрыл глаза, чтобы не видеть слабый лучик света от фермы, и обнаружил, что звездочки стали еще ярче.
— Ох, — выдавил он. — Да чтоб меня… твою мать, Беттани, твою ж мать! Извини. Кажется, я…
Тут он кончил, и это было в миллион раз лучше, чем самому со старой футболкой, а в голове — грудастая деваха из закусочной. На самом деле он, как правило, ловил себя на мысли о блондинке, читавшей местные новости по телевизору, и она была просто милой, никаким там не секс-символом или кем-то в этом роде, не такой, которую можно было бы обсудить с приятелями. Но сейчас он не думал ни о ней, ни о ком-нибудь еще. Наверное, ему полагалось думать о Беттани, которая до сих пор раскачивалась над ним, а ее удивительно торчащие кверху груди колыхались в лунном свете и мясистые ляжки сжались вокруг него. Наверное, с его стороны, это было невежливо, но он думал только о том, как ему хорошо и как долго это все длится, и как ему будет невтерпеж попробовать снова.
Он затих и почувствовал запах мха и листьев под собой, сладковатый запах Беттани и совершенно новый запах ее и его вместе, который, предположительно, и был тем, чем пахнет секс. Она все еще раскачивалась, закрыв глаза, похоже, так же погруженная в себя, как и он за несколько мгновений до того. К счастью, внутри нее он все еще был тверд как камень. Вообще-то, если бы она немного продержалась, он мог бы даже кончить еще раз. Он поднял руки и очень нежно накрыл ладонями ее груди так, чтобы чувствовать, как соски трутся о них. Он никогда еще не трогал грудь, даже через рубашку. В разговорах с приятелями полагалось называть их сиськами, но ему никогда не казалось это правильным, потому что создавалось впечатление, что они типа маленькие, глупые и беспомощные, а ведь они самым очевидным образом были очень даже могущественными. И слово бы им подошло подлиннее, и чтобы слогов там было побольше, как, к примеру, молочные железы.
— Ух ты, — сказал он. — Беттани. Ну ни хрена себе.
«West End Girls» затихли в доме на пару секунд и звуки голосов вдруг стали громкими. Затем кто-то поставил «Spirit in the Sky». Наверное, Трой. Ведь он воображал себя ди-джеем и целыми часами делал компиляции. И Беттани кончила, будто именно эта музыка помогла отбросить всякий контроль.
Конечно же, он слышал об этом; о девушках, которые много шумели или которые кончали снова, и снова, и снова. Он слышал неприличные анекдоты о девицах, пользующихся электрическими зубными щетками или усаживающихся на стиралки, когда те отжимают; бывает, они притворяются, что кончают. Но Беттани оказалась очень сдержанной. Она просто стиснула его бедрами и внутри тоже, так крепко, что он подумал — будут синяки, ее раскачивание становилось все медленнее и медленнее, а затем она остановилась. Она открыла глаза. Они у нее были довольно маленькие, измазанные подводкой, но он видел, что они блестят. Она наклонилась и быстро его поцеловала. Поцелуй отдавал ромом и кока-колой. Еще раньше она потягивала кока-колу из банки, и он догадался, что она долила туда ром через дырку в крышке. Ее волосы пахли дурью. Они не очень-то целовались раньше, и для него это было облегчением, потому что он не был уверен, что у него все получится, как надо, и вообще поцелуи почему-то казались ему страшно интимными, может быть из-за того, что языки шли в дело. Все остальное тоже, конечно же, было интимным, но это были руки-ноги и тело, тогда как рты были все-таки чем-то таким, в чем проявлялась личность.
Она тяжело опустилась на него, а затем слезла и чуть не упала, пошатнувшись, что заставило ее захихикать. Она была довольно пьяна.
— Упс, — сказала она. — Блин. Есть чем вытереться?
По редкой случайности у него с собой оказался носовой платок, который Хедли привез ему из Италии. Он был большой и на нем были изображены все известные итальянские достопримечательности, такие как Колизей и Пизанская башня. Он протянул ей платок.
— Точно можно? — спросила она, а потом вытерла между ног. Потом кое-как сложила платок и протянула обратно.
— На память, — сказала она. — Где мои гребаные…? Ой.
Она хихикнула.
— Да вот же они.
Она нашла трусики, влезла в них, не снимая туфель, и подтянула их под платьем.
Озябший оттого, что там, где она сидела, у него вспотел живот, он подтянул трусы вместе с джинсами и тоже встал, приводя себя в порядок.
— Ты ужасно милый, Пет, — сказала она.