Я глядела на страницу молча, будто меня обдали ледяной водой. Взяла ее руку. Мюриэл тихо лежала, вся холодная, и не двигалась. Я не знала, что ей сказать. Сама мысль о том, что кто-то может сравнить себя со мной – не свою пользу, – потрясала. Но то, что так думала моя возлюбленная Мюриэл, ужасало.
Я думала, что наша жизнь – это совместное исследование, движение сквозь силу нашей любви. Но читая и перечитывая резкий очерк в ее блокноте, я понимала: Мюриэл воспринимает совместное становление через призму моих достижений, которые лишь подчеркивают ее несостоятельность. Наши триумфы не были общими, гласили неотвратимые фразы в блокноте, и ни я, ни моя любовь никак не могли защитить ее от того, что подразумевалось под этой правдой – какой ее видела Мюриэл.
29
Один из уикендов 1956 года, вечер, вход в «Багатель», три низкие ступеньки вниз. Была там еще одна дверь, которую охранял вышибала якобы затем, чтобы гетеромужчины не вламывались поглазеть на «лесби», на деле же – чтобы отсечь женщин, считавшихся «нежелательными». И слишком часто «нежелательные» означало «Черные».
Вокруг бара и между столиками в три ряда толпились женщины, а через проем можно было попасть на танцпол размером с почтовую марку. К девяти вечера там было полно женских тел, медленно двигающихся под доносившийся из музыкального автомата голос Рут Бран:
Или Фрэнка Синатры:
Пока я пробиралась среди женщин, что флиртовали в переднем зале или плавно извивались в заднем, среди сигаретного дыма, музыки и запаха помады для волос, курившихся в наэлектризованном воздухе, не верилось, что мое ощущение чужеродности как-то связано с моим лесбийством.
Но когда я, Черная женщина, неделю за неделей не встречала своего отражения ни в одном из здешних лиц, я отчетливо поняла, что моя чужеродность в «Багателе» связана именно с тем, что я Черная.
Среди здешней публики бурлили те же течения и водовороты, что и во внешнем социуме, породившем ее и позволявшем «Багателю» выживать, продавая по взвинченным ценам разбавленные напитки одиноким дайкам, у которых не было другой отдушины и места для сборищ.
Вопреки идеальной картинке, созданной фальшивой ностальгией, в пятидесятые белая гетеросексуальная америка взяла передышку под девизом «давайте притворимся счастливыми в этом лучшем из возможных миров – и к чертям собачьим бомбить коммуняк, если они только посмеют считать иначе».
Казнили супругов Розенберг, изобрели транзистор, стандартным решением для неустранимых девиаций избрали фронтальную лоботомию. И Элвис Пресли, с его украденными у Черных ритмами, стал для иных архисимволом антихриста.
Болезнь роста молодой америки внутри «Багателя» выливалась в модный конфликт между теми, что таскали голубые джинсы, и теми, что носили шорты-бермуды. И, конечно, находились такие, что подвисали где-то посередине – из-за своего призвания, безумия или цвета.
Разделение на мамочек и папочек было важной частью лесбийских отношений в «Багателе». Пригласив потанцевать не ту женщину, ты рисковала тем, что ее буч нарочно выйдет за тобой из «Бага» и сломает тебе нос в темной аллее. Безопаснее было сторониться всех. И никогда не полагалось спрашивать, кто есть кто, – потому-то правильной одежде и уделялось так много внимания. Грамотный наряд содержал достаточно сигналов, чтобы всё понять о его владелице.
Однако для некоторых из нас ролевые игры отражали всё то же уничижительное отношение к женщинам, за которое мы так презирали гетеросексуальное общество. И именно отказ от этих ролей в первую очередь привел нас к «такой жизни». Инстинктивно, безо всякой теории, политической позиции или диалектики мы опознавали угнетение как угнетение, откуда бы оно ни исходило.
Но те лесбиянки, что смогли найти для себя нишу в выдуманном мире доминирования/субординации, отвергали наш, как они его называли, «сумбурный» образ жизни, и таких было большинство.
Как-то в воскресенье Фелиция так сильно опоздала на наш урок фотографии, что мы с Мюриэл ушли в бар «Лорелс» без нее: чтобы тебе досталась еда, в выходные туда надо было приходить пораньше. В «Свинг-рандеву» кухня уже закрылась, а вот в «Лорелс» во второй половине дня к любому напитку полагался бесплатный шведский стол – съесть можно было что угодно и сколько угодно. Многие лесбийские бары пытались таким образом привлечь клиентов в воскресенье днем, в самое непопулярное время, но в «Лорелс» было и правда вкуснее, чем у других. Готовил там повар-китаец, талантливо и обильно. Как только об этом прошел слух, каждое воскресенье после четырех перед баром выстраивалась курящая и болтающая очередь лесбиянок, в которой все делали вид, что очутились там совершенно случайно.