С окончанием Второй мировой войны временная гендерная интеграция на военных заводах и эгалитарный миф о Клепальщице Рози прекратили существование, и американская женщина со всеми потрохами оказалась в заложницах роли маленькой женушки. Насколько я видела, в пятидесятых среди Черных и белых женщин этой страны только лесбиянки и общались друг с другом, если не считать пустой риторики патриотизма и политических движений.
Черных и белых, кики, буч или фэм – всех нас объединяло, часто и в разной степени, то, что мы осмеливались строить связи во имя женщины и усматривали в этом свою силу, а не проблему.
Всем нам, пережившим те заурядные годы, приходилось быть странноватыми. Мы потратили столько лет своей женской юности, чтобы определить себя как на-женщин-ориентированных женщин до того, как эти слова были изобретены[20], не говоря уже о том, что за пределами ближайшего круга не было ни души, желающей их слышать. Всем нам, пережившим те заурядные годы, следует хотя бы немного гордиться. И даже сильно гордиться. Оставаться целыми и не сходить с рельсов, хоть и пошатываясь, было делом нелегким – всё равно что играть боевой клич Динизулу или сонату Бетховена на жестяной свистульке.
Важным посылом стало то, что каждой требовалось место. И неважно, отвечало ли оно твоим представлениям о себе, – просто место, чтобы дозаправиться и проверить закрылки.
Во времена нужды и отсутствия какой-либо стабильности такое место становилось скорее описанием, а не сущностью того, зачем оно тебе понадобилось. Иногда убежище становилось реальностью. Писательницы, что выпендривались по кафе, убивая свою работу болтовней, не написав при этом ни строчки; вирильные, как мужчины, лесбиянки, что остервенело ненавидели женщин и свою женственность. Бары, кофейни и улицы Виллидж в пятидесятых были полны нонконформисток, что страшно боялись оторваться от группы, место в которой с таким трудом отвоевали, и потому были вынуждены разрываться между своими потребностями и интересами этой группы.
У иных из нас места не было, и мы жадно выхватывали отовсюду то, чего нам так не хватало: пространство, комфорт, тишину, улыбку, отсутствие осуждения.
Быть женщинами сообща – недостаточно. Мы были разными. Быть лесбиянками сообща – недостаточно. Мы были разными. Быть Черными сообща – недостаточно. Мы были иными. Быть Черными женщинами сообща – недостаточно. Мы были разными. Быть Черными лесбиянками сообща – недостаточно. Мы были разными.
Каждая руководствовалась своими нуждами и целями и вступала во множество коалиций. Некоторым из нас инстинкт самосохранения подсказывал, что мы не можем себе позволить остановиться на одном простом определении, одной узкой самоидентификации. В «Баге», в колледже Хантер, в Гарлеме, в библиотеке – везде оставалось по куску настоящей меня, и они множились и множились.
Потребовалось время, чтобы понять: наше особое место было именно домом разнообразных различий, а не убежищем для какого-то одного из них. (И частенько мы боялись учиться.) Потребовались годы, чтобы мы сумели применять силу, которой наделяет ежедневное выживание, чтобы мы узнали: страх не должен сковывать, и мы можем ценить друг друга на условиях, которые не обязательно являются нашими личными.
В пятидесятых Черные лесбиянки, ходившие по барам Вилладж, знали друг друга по именам, но редко заглядывали друг другу в Черные глаза, дабы не узреть свое одиночество и свою собственную притупленную силу, отраженную в поисках темноты. Некоторые из нас гибли в прорехах меж зеркалами и отведенными глазами.
Сестры-аутсайдерши. Диди, и Томми, и Мафф, и Айрис, и Лайон, и Трип, и Одри, и Дайан, и Фелиция, и Берни, и Эдди.
Эдди, пропащая сестринская душа, была прекрасна, как Мари Эванс. Полная решимости, как и мы все, она находила способы вырваться, которые для многих из нас оставались чуждыми – более резкие, менее тайные.
В тот воскресный вечер, когда Фли опаздывала на наш урок фотографии, в чужой квартире на той стороне Второй авеню Эдди приохотила ее к героину.
30
Весна 1956 года принесла с собой плеяду двусмысленных предзнаменований. Я прекратила ходить к психотерапевту – не хватало денег. То, на что можно было сносно жить год назад, скукожилось под воздействием инфляции, или финансового кризиса, или как они там в «Нью-Йорк Таймс» хотели это назвать. Разбираться в собственных хитросплетениях оказалось роскошью, которую я больше не могла себе позволить. Психотерапию мы исключили из бюджета в последнюю очередь. О том, что Мюриэл не способна найти работу, никто не упоминал. Она не справлялась с самоуничижением, я – с обидой. Мой профессор физиологии в колледже Хантер пытался помочь мне решить финансовые проблемы, предложив стать его горничной с проживанием в доме на Парк-авеню.
20
«Женщина, нацеленная на женщину» (