Накануне последнего сеанса терапии мне приснилось, что мы с Мюриэл ждем поезда метро на станции, синей, как ночь. Вокруг роятся кучки людей, но они повернуты ко мне спиной, и лиц не видно. Как только состав подходит к платформе, Мюриэл падает на рельсы. Я стою на платформе, не в силах что-то предпринять, а поезд идет прямо по ней, и колеса давят мое сердце. Я проснулась в слезах, с ощущением глубокой скорби – я не могла подобрать для нее слова, и она никак меня не отпускала.
Мюриэл спала плохо. Ночь за ночью она сидела на диване в средней комнате, читала, курила, делала записи в дневнике. Иногда, пробудившись, я слышала, как она говорит сама с собой. Только гораздо позже я узнала, настолько отчаянными были эти галлюцинации, которые она скрывала от меня за вспыльчивостью или юмором.
В другие вечера она пила, пока я не ложилась. Ночь за ночью, проснувшись, я видела ее в дверном проеме спальни: сидит, откинулась на диванную подушку, притиснутую к стене. Вокруг милой темной головы – нимб от лампы. Сумасшедшая Леди и Страшила Лу свернулись калачиком на ее теплых бедрах. Порой мне чудилось, что мы друг для друга потеряны, словно одна из нас умерла.
Утром, когда я одевалась на работу, она спала на диване, измотанная и уязвимая, в бледной руке, упавшей на грудь, всё еще зажата книга, на животе клубком свились котята. Она всё больше худела и всё меньше ела – уверяла, что не голодна, хотя мне казалось очень опасным жить на пиве и сигаретах. Я гасила над ее головой лампу, накрывала Мюриэл пледом и уходила на работу.
Весна наступала с необыкновенным рвением, и из каждого музыкального автомата и радио в кафе-мороженых Дорис Дэй голосила «Что будет – тому и быть», пела во всё горло.
В начале апреля в один свежий вечер мы с Мюриэл встретили мою старую школьную подругу Джилл. Та переходила Ист-Хаустон, одетая в изношенный бушлат на пару размеров больше, чем нужно. Я не виделась с ней года два, с тех пор как они с Мечеными после моего отъезда в Стэмфорд зависали у меня в квартире. Мы обе были поэтессами, диссидентками и очень целеустремленными, и вообще, несмотря на различия, нас с Джилл многое объединяло. В то же время нас разделяли нерешенные проблемы. Из-за этого мы обе держались настороже, но ценили друг в друге проницательность.
Джилл направлялась в деловую часть города в отцовскую юридическую фирму – хотела воспользоваться электрической печатной машинкой, когда все уйдут. Мы с Мюриэл присоединились к ней, и потом несколько воскресений набирали свои стихотворения и наброски на элегантных машинах IBM. Мы с Джилл заключили осторожное перемирие, будто решили забыть о прошлом безо всяких обсуждений и будто наших связей и общей истории доставало, чтобы преодолеть разногласия. По крайней мере, Джилл, как и я, была воительницей, еще одной аутсайдершей. В детстве мы росли под укоренившееся в подсознании эхо решительно оптимистических бесед у камина Франклина Делано Рузвельта. И обе усвоили его рецепт прогресса: когда дела идут плохо, действуй. Сработает – действуй дальше. Не сработает – придумай что-то еще. Но продолжай действовать.
На следующей неделе, выходя с урока немецкого, я услышала, как кто-то меня окликает. Обернувшись, я с удивлением увидела Тони, бывшую звезду спортивной команды в старшей школе Хантер. Прежде мы были знакомы лишь шапочно, но здесь, на недружелюбных пустошах колледжа, смотрели друг на друга с теплотой и приятным облегчением.
– Выпьем кофе на следующей неделе? – предложила я, когда прозвенел следующий звонок и мы метнулись к лифту. Тони засмеялась и закивала коротко стриженной светлой головой.
– Отчего же кофе? Давай просто выпьем. На Вест-Сайде внизу Манхэттена есть прекрасный бар «Морская колония». Можем туда поехать после занятий. Ты же где-то там и живешь, да?
Значит, Тони лесбиянка. Еще один приятный не-совсем-сюрприз. А еще у нее своя машина – неслабое достижение через три года после школы.
Тони на тот момент имела диплом медсестры и раз в неделю читала в Хантере курс сестринского дела. Я была потрясена. Пока мы все пытались реконструировать мир, Тони занималась тем, что налаживала собственную жизнь. По сравнению со мной и Мюриэл она казалась такой взрослой, способной, уравновешенной и процветающей. На год младше меня – а уже купила автомобиль, арендовала дачу на Хантингтон-стейшн и никогда не беспокоилась, на что купить еды. Хотя на работе и в колледже она держалась в тени, у Тони была репутация из-за ее «нетрадиционных» подруг.