Мы прошли в задний зал и начали танцевать под «Славно, славно» Фрэнки Лаймона, а потом под «Калипсо» Гарри Белафонте. Двигаясь ей в лад, я всё время чувствовала, кто я и куда двигается мое тело, и это ощущение было важнее, чем необходимость вести или следовать.
В баре было очень тепло, хотя стояла всего лишь весна. Когда музыка кончилась, мы с Китти улыбнулись друг другу, ожидая следующей пластинки и нового танца. Медленный Синатра. Пряжки мешали нам сблизиться теснее под сочившуюся маслом музыку, и, пока никто не видел, мы сдвинули их набок.
В последние несколько месяцев после ухода Мюриэл моя кожа казалась холодной, толстой, будто была лишь реквизитом – тонким, смерзшимся футляром, что придает телу нужную форму. В ту ночь на танцполе «Третьей страницы», пока наши с Китти тела соприкасались, я чувствовала, как мой панцирь постепенно размягчается, а потом и вовсе тает, и наконец меня охватила теплая, почти забытая волна предвкушения, что прибывала и убывала при каждом контакте наших колеблющихся тел.
Я ощутила, как и в ней тоже что-то сдвинулось, будто ослабла натянутая струна, и наконец мы совсем перестали отходить к бару между танцами: просто оставались на танцполе и ждали новой пластинки, танцевали только друг с другом. Чуть за полночь общим, негласным решением мы ушли из «Третьей страницы» и прошли через Вест-Виллидж на Хадсон-стрит, где Китти припарковала машину. Она пригласила меня к себе – немного выпить.
Пот, что скопился под грудью за время танцев, стыл в зябком ночном воздухе, пока мы переходили через Шеридан-сквер. Я остановилась помахать постояльцам через зеркальное стекло в окне ресторанчика Джима Аткинса на углу улицы Кристофер.
В тишине ее машины, пока мы ехали вверх по Манхэттену, я старалась не думать, что делаю. Внизу живота рождалась ноющая боль, ртутью стекая меж ног, по бедрам. Запах ее теплого тела, смешанный с воздушным ароматом духов и лавандовой помады, умащивал салон. Моя взгляд остановился на ее кокосово-пряных руках на руле и изгибе ресниц, когда она следила за дорогой. Из-за них мне было легко плыть по течению и отвечать на периодические всполохи разговора лишь дружелюбным похмыкиваньем.
– Я давно не бывала в барах внизу Манхэттена, представляешь? Смешно. Не знаю даже, почему больше туда не заглядываю. Но иногда что-то мне говорит: «Поезжай». Я и еду. Наверное, когда живешь там постоянно, всё иначе, – улыбка в мою сторону, вспыхнувшая золотая искра.
Когда мы пересекали 59-ю улицу, меня охватила острая паника. Кто эта женщина? Допустим, она действительно хочет выпить со мной по стаканчику, как и предложила на выходе из «Страницы». Допустим, я абсолютно неправильно растолковала смысл ее приглашения, и скоро окажусь одна в три ночи, в воскресенье на макушке Манхэттена, и даже мелочи на автобус не наскребу по своим джинсовым карманам. У котят еды достаточно? Фли завтра утром придет с фотоаппаратом? Догадается покормить кошек, если меня не будет? Если меня не будет.
Если меня не будет. Подоплека этой мысли так волновала, что меня едва не выбросило из машины.
Денег у меня в тот вечер было лишь на один стакан пива, так что захмелеть я точно не могла, а травку мне доводилось курить лишь по особым случаям. Отчасти я чувствовала себя одержимой львицей, охваченной пламенем страсти. Сами слова в моей голове казались заимствованными из грошового романчика. Но одержимая часть меня пьянела от близости бедер этой волнующей, неизведанной темной женщины в лаковых лоферах и верблюжьем пальто, что спокойно везла нас на верхний Манхэттен под легкий разговор, иногда касаясь своей рукой в перчатке моей ноги в джинсах, словно чтобы поставить ударение.
Но другая, другая часть меня чувствовала неловкость, неуместность, как будто мне четыре года. Я идиотка, притворяющаяся любовницей, – меня скоро вычислят, надсмеются над моими притязаниями и тотчас же укажут на дверь.
Может ли такое случиться – мыслимо ли такое вообще, – чтобы две женщины разделили огонь, что мы ощутили той ночью, не увлекая друг друга в ловушку, не удушая? Я страстно желала этого, так же, как и ее тела; сомневалась и в том, и в другом; жаждала и того, и другого.
И может ли такое случиться: сейчас я мечтаю о том, чтобы море этой женщины хлынуло в мое, а ведь всего несколько часов назад и многие месяцы до того я оплакивала потерю Мюриэл, уверенная, что буду жить с разбитым сердцем всю жизнь? И что, если я ошибалась?
Если бы узел у меня в паху рассосался, я бы выскочила из машины на следующем светофоре. По крайней мере, так я думала. Мы выехали из Центрального парка на перекрестке между Седьмой авеню и 110-й улицей, и как только загорелся светофор на пустынной авеню, Афрекете без улыбки обратила ко мне лицо с широкими длинным ртом. Ее огромные, прикрытие веками мерцающие глаза смотрели в мои, прямо и удивительно. Казалось, она стала другим человеком, будто стеклянная стена из моих очков, за которой я так привыкла прятаться, внезапно исчезла.