Ровным, почти церемонным голосом, что сполна ответил на мои вопросы, разом уничтожив их, она спросила:
– Можешь остаться на ночь?
Тут я поняла, что ее, наверное, занимали те же вопросы, что и меня. Это сочетание деликатности и прямоты – бесценное свойство, что и поныне встречается редко, – заставило меня замереть.
Потому что за уверением, что дарил ее вопрос – признанием, что эта песнь моей плоти, это притяжение – не только в моей голове, – за уверением этим был набор деликатных предположений, встроенных в простую фразу, что раздавалась теперь в моем поэтическом мозгу. Если понадобится, для обеих остается выход из положения. Если ответ отрицательный, то сам его синтакс намекает на мотив невозможности, а не нежелания: «я не могу» вместо «я не хочу». Другие обязательства, ранний рабочий день, больная кошка и так далее – всё это гораздо легче вынести, чем прямой отказ.
Да и само предложение «остаться на ночь» было не эвфемизмом для занятий любовью, а пространством, оставляющим свободу для маневра. Если, например, я изменю свое мнение до сигнала светофора и решу ответить «нет», я не лесбиянка – и тогда предполагается более простое компаньонство.
Мне удалось успокоиться достаточно, чтобы сказать повседневным нижним истсайдским голосом:
– Мне бы очень хотелось, – проклиная себя за банальность. Чувствует ли она мою нервозность, мое отчаянное желание быть обходительной и учтивой, пока я тону в вожделении?
Мы припарковались, наполовину заехав на автобусную остановку на углу Манхэттен-авеню и 113-й улицы, в старом районе Дженни.
Что-то в Китти наполняло меня чувством, будто я на американских горках, со стремительными перепадами от идиотки до богини. К тому моменту, как мы забрали ее почту из сломанного ящика и забрались на шесть лестничных пролетов к ее входной двери, я чувствовала, что нет более важного предназначения для моего тела, чем забраться под ее пальто и взять Афрекете в свои объятия, близко прижать изгибы ее тела к моему, пока нас окутывает верблюжья шерсть, а ее затянутая в перчатку рука всё еще держит ключ.
В слабом свете коридора ее губы двигались, как волна у кромки берега.
Квартира оказалась полуторакомнатной, с кухней-уголком и вытянутыми узкими окнами в тесной гостиной с высокими потолками. Поперек окон на разном уровне были встроены полки. А на них – горшок к горшку – разметывались, пенились, висели, клонились и просто стояли зеленые, с листьями гладкими и опушенными, крупными и мелкими, растения всех видов и состояний.
Потом я полюбила, как они отфильтровывали свет, проникавший в комнату сквозь глядящие на юг окна. Он устремлялся на противоположную стену, собираясь в точку на высоте в пятнадцать сантиметров над столитровым аквариумом, который нежно журчал, точно тихое сокровище, стоя на ножках из кованого железа, мерцающий и таинственный.
Спокойно и прытко в подсвеченной воде носились туда-сюда прозрачные радужные рыбки, искали у стеклянных стенок кусочки корма и плавали по фантастическому миру, созданному из цветного гравия, каменных тоннелей и мостиков на самом дне. На одном из мостиков, склонив голову и наблюдая за маленькой рыбкой, что плавала у нее между ног, стояла небольшая коричневая шарнирная кукла, а ее гладкое голое тело щекотали пузырьки, поднимаясь из системы подачи кислорода прямо под ней.
Детали комнаты, заключенной меж зелеными растениями и посверкивающим волшебным аквариумом с экзотическими рыбками, в моем сознании слились в одно целое. Кроме одной – покрытого пледом дивана. Он раскладывался в двуспальную кровать, и мы раскачивали его в любви этой ночи до ясного воскресного утра в пятнах солнечного света, зеленого от растений в высоких окнах Афрекете.
Я проснулась в ее доме, залитом этим светом, с небом, что виднелось через окна квартиры на последнем этаже с кухней-уголком, и со знакомой уже Афрекете, спящей у меня под боком.
Маленькие волоски под ее пупком ложились перед моим наступающим языком, как манящие страницы зачитанной книги.
Как часто тем летом я сворачивала в этот квартал с Восьмой авеню, пока салун на углу разливал запах опилков и спиртного по улице, а меняющееся и вечно расплывчатое количество молодых и старых Черных мужчин по очереди садилось за два перевернутых ящика из-под молока и играло в шашки? Я заворачивала за угол на 113-ю улицу по направлению к парку, шаги становились быстрее, а кончики пальцев покалывало: так хотелось поиграть с ее землей.