«Где заночуете, кузен Эмиль?» — каждую весну бедная богатая Элиза, задавала этот вопрос.
«Да… собственно здесь», — отвечал Адольф, кивая русой бородой.
Густалов тут же представил, как отправится в путь с пасхальным яйцом-матрешкой, деревянным яблоком с шестью воткнутыми десертными ножами и соломенным чучелом собаки.
«У тебя же найдется для него угол, а барахло — в кладовку на чердаке, а, Эмиль?» — повторял Адольф, похлопывая Шано по пухлому плечику.
«Но где?»
«Где хочешь, места в доме полно…»
Она вдруг вспомнила, что, да, действительно, есть диван во второй мансарде, предназначенной для грязного белья…
«Но мне надо куда-нибудь убрать стирку».
«За чем же дело стало».
Элиза никогда не приняла бы Густалова, которого Адольф притащил в дом однажды вечером после партии в карты; и быстро согласилась, только потому, что накануне, освещение оказалось выигрышным: она заметила отражение в стеклянной двери, отделявшей комнаты первого этажа от тамбура — в те времена в дома входили через тамбур — и нашла себя менее некрасивой, чем обычно. После десерта Элиза встала из-за стола, бесчисленные юбки зашелестели и опали; свекровь с бюстом, похожим на криво растущий кактус, пошла следом за ней в гостиную и уселась там на носовой платок. Адольф быстрым точным движением отрезал сигару, мельком вспомнил еврея, с которым познакомился на военной службе, откинулся в кресле и принял мужественный вид: задрал подбородок, а тот потащил за собой верную спутницу, русую бороду. «Какой чудесный дом, чудесный; всякий раз, как я его вижу, он кажется мне все чудесней!» Шано даже ручки потер. Густалов, спрятавшись в глубине комнаты за пальмой в кадке, украдкой ковырял в зубах; жаркое из говядины прочнее всего застревает в дуплах; надо было, конечно, подлечиться у шарлатана, приезжавшего в поместье раз в год на смену сапожнику и портному. Шарлатан выпивал несметное количество чашек чая, пользовал князя, кричавшего: «Матерь Божья! хватит!» и княгиню, которая с трудом, как Эмиль, соединяла пухлые белые ручки; чем ниже спускался шарлатан по иерархической лестнице, тем больше зубов вырывал, упирая ногу в валенке в стоящее рядом кресло, и капли пота катились по его треугольному лицу. Старая няня, ворча, вытирала кровь с пола и пинала князевых бастардов. Разразилась гроза, но вскоре небо прояснилось и заголубело, его края подпирали тяжелые бронзово-золотые головы колосьев.