— Вон тот чайник из Вале, сколько? Мне нужен подарок на свадьбу, моя племянница выходит замуж; уезжает в Германию. Двадцать франков? дороговато.
— Возьмите за пятнадцать, — предложил почти уже растаявший антиквар с прозрачным лицом и в черном платье, просвечивающемся от долгой носки.
Он работал, склонившись над крошечными винтиками и колесиками; в комнату через распахнутые ставни проникало воркование голубей и солнце, отражавшееся в окне напротив; его луч, убедительнее, нежели календарь указывал первое апреля. Пора тебе, Эмиль, — решила Элиза, вернувшись домой; весна, пора приключений; Эмиль завязал лакричные шнурки, действительно, шнурки для ботинок от лакричных не отличить, без труда удавалось только детям, которые неслись из школы к нему навстречу и роились во дворе, обсаженном платанами с наполовину облезшей корой, где виднелись, с каждым годом глубже уходившие в дерево, всякие Р. В. и Н. В.; стоявшая перед окрашенной в темно-коричневый цвет дверью бледная учительница с треугольным лицом плотнее закутывала плечи черной бархатной пелериной. У маленького Бембе, отпрыска Луи, не было ни су, его товарищи наскребли несколько красных сантимов, ровно, чтобы купить шнурок и разделить поровну. «А мне и не надо, я люблю нийон
{55}», — крикнул он, вынимая из кармана кусочек нийона, обсосанный, обгрызенный, в крошках, его угостили на мельнице в Верне, куда он раньше ходил с умершим хозяином за ореховым маслом. Хозяин, конечно, очень хотел дожить до свадьбы дочери; никто даже и не думал, что все закончится так быстро, казалось, он вечный, всегда его видели в сером шерстяном жилете, еле тащится в мягких домашних туфлях с опушкой, открывает большой письменный министерский стол из массивного ореха, садится, загораживая бумаги рукой, и долго устраивает на деревянной подставке распухшие ноги. Из-за траура свадьбу сыграли скромно, праздничный обед устроили дома, Селестине помогала новая малышка Мари Бембе, ее мать, страшно растолстевшая и нанимавшаяся на сезонные стирки, до того была похожа на собственную мать, что ее стали называть Бембе-Бембе. Старая Анженеза подарила невесте посеребренное сито, купленное в городе на рю де ля Плен у ювелира-часовщика. Она явилась, глаза благодарные, слегка влажные, когда ювелир завершал сделку и перевязывал коробочку лентой; какой-то приезжий, вероятно гостивший в Капите у Гозонов, приобрел, почти не раздумывая, золотой браслет с треугольными рубиновыми вставками; наступил момент, когда и продавец и покупатель пребывали в эйфории, которую, наверное, испытал и сам Господь Бог, создавая мир; так хотелось услышать хотя бы еще одну похвалу: «Правда, очень милый браслет? Он, наверняка, понравится молоденькой барышне…» Но продавец больше не обращает на нас внимания; напрасно рыбы кричат: «Какие мы красивые! взгляни на наши серебряные брюшки! Взгляни, как мы скользим по волне!…» Бог уже думает о зверях с пушистой шкуркой. Повернувшись к мадам Анженеза, продавец спросил, что ей угодно, и снова почувствовал, как забытая в короткий момент радости печенка принялась за тупую мучительную работу.