{11} сыграл тут особую роль. Опять вдруг в носу защипало от запаха муравьиной кислоты; там, на обочине дороги, ведущей через Буа-де-Шен к Женолье, он, тогда ребенок, разворошил палкой большой муравейник, который в холодный мартовский день вбирал и безрассудно, как какая-нибудь планета, излучал весеннее тепло. Кормилица Селестина с чужим ребенком на руках шла между деревьев; длинные шириной с ладонь ленты спускались с чепца и мели сухую листву; она недавно покинула дом врача и теперь после полудня с куском сере{12} в холщовой котомке уходила к предгорьям Юры, на залитые солнцем поляны, откуда виднелась высокая белая церковь родной савойской деревни; в те годы деревня осталась без мужчин, они бились с пруссаками, из ее одиннадцати братьев десять пали на подступах Меца, а одиннадцатый вернулся с пустым рукавом, крылом лебедя. В низину между холмов к докторскому дом, размером со спичку, спускался вечер; мадам Анженеза, еще довольно молодая, но уже с испариной на лице, восседала посреди тесного обитого красным бархатом салона, подносила к носу необъятный белый платок и вспоминала о крученых колоннах, украшавших мебель ее детства. Вокруг нее, теперь уже старой, как прародители человечества, постепенно разрослась чужая семья: тетушка в чирьях, тетушка-бюст кактусом, со всеми их выпуклыми коленями и варикозом; Адольф, с головы до пят, обвешенный рыболовными снастями; Этьенн погиб при крушении поезда в Америке; за спинкой стула стоит тетушка Розетта, никогда не евшая за одним столом с мужчинами; Альфонс однажды упал с высокой стены на глазах своей томной матери, наклонившей маленький зонтик от солнца, и падал очень медленно, падал также медленно, как трупы, сброшенные с крепостной стены в Средние века; вот он, сидит перед палаткой с Фердинандом де Лессепсом, оба бородатые, с сачками для бабочек на коленях. Что же касается жены Вальтера, простушки, родом из Герцогенбухзее, она всегда становилась в дверных проемах, боялась землетрясений; кашляла, поправляла шиньон и нервно поглаживала юбку из грубой черной шерсти, под которой были еще три нижние юбки; одну из них, белую, из хлопка, с фестонами и мережкой, она шила нескольких недель в шале с сотней окон. Вальтер женился на ней из-за красоты и очень скоро пожалел об этом. Чтобы окончательно утвердиться в своем несчастье, он решился пригласить на ужин молодого Джемса Лароша, который, увы! согласился только на кофе и ликеры. «Ты должна надеть зеленое платье с вышивкой», — Вальтер, морща лоб от крайнего волнения, кругом обошел жену. Отец Лизель, богатый мельник, хозяин шале с сотней окон, иногда наведывался к бакалейщице Бабели, та выбегала из расположенной в глубине магазинчика спальни, где писала сыну письма на Мадагаскар; мельник вынимал из кошелька купюру в тысячу франков; нет, конечно, Бабели нечем было ее разменять; ни ей, ни трактирщице, ни булочнице. Женщины прижимали руки к корсажам, украшенным цепочками: купюра в тысячу франков! Мельник возвращался к себе, шагая широко, как моряк, чтобы не угодить ненароком в коровьи лепешки, покрывающие шар земной. Вальтер служил в военной школе около Герцогенбухзее и носил зеленую форму, черную кепку с зеленым помпоном, закрепленным на проволочке, и зеленые эполеты с густой бахромой; увидел в трактире тысячную купюру, пригласил Лизель на танец; он ходил ляжки вместе, носки врозь, как Джемс Ларош; она влюбилась с первого взгляда. В приданое Лизель привезла двести палимсестовых простыней, в утреннем тумане на развешенных между яблонь простынях выступали рыжие полоски, медленно исчезавшие под солнечными лучами. В тот день, когда Джемс Ларош согласился выпить кофе и ликеры, белье срочно вернулось в шкаф. Вальтер Анженеза четыре дня ждал ответа; с бьющимся сердцем зашел, наконец, в банк; Джемс, перо за ухом, принял его стоя, как на подставке, на длинных узких ступнях, будто обтянутых желтыми перчатками, протянул Вальтеру руку, прижав указательный палец к ладони. Две тысячи лет назад Европа кишмя кишела предками семьи Ларош; в восемнадцатом веке брачный союз с Дорлодо де Пуатье позволил одному родственнику, часовщику, с бледным лицом и глазами цвета антрацита, выделиться из общей массы; впоследствии Лароши так и женились на процветающих предприятиях каждой эпохи; женевские обойные ткани, нионский фарфор; революция 1845‑го года заставила их расширить поиски вплоть до Базеля, они взяли замуж дочь красильщика; и зря, теперь на фальшивом семейном гербе красовалось яркое цвета индиго пятно. Поговаривали, что Джемс Ларош, разорвал помолвку с юной Аркен, отец девушки, производитель сигар, разорился, весь город помнит его машины и щелканье хлыстов утром перед охотой, и направил взгляды в Золотурн к некой Годанс де Зеевис: