«Я думаю, — написала она, — нам не стоит приезжать летом, да и мадам Шахмидт уже разместила своих офицеров…»
«Вы там, как сыр в масле, в вашей чудесной квартирке. В городе зелено. Мне бы хотелось выкроить время и навестить тебя, но здесь дел по горло…»
Крыша из листового железа напротив ее мансарды раскалилась; солнце на пирамиде указывало жатву; казалось невозможно простудиться в такую жару; нет, сказал доктор с лошадиной головой, пока недовольная Элизабет мешала подгоревшую манную кашу, нет причин для волнения: больную мучили ужасные головные боли. «Мне, оказывается, повезло, ведь раньше такого никогда не случалось». Как-то днем в два часа она спросила, почему не было завтрака; вроде она все помнила, рассказывала и о Каролине с желудком морской свинки, и о Викторе с женой, любительницей почитать, протерла до дыр ковер под канапе и все читала, читала, и об усатой тетке Матильде, которая «уладив дело», вернулась из города вдовой. Бывший миссионер со второго этажа за десертом узнал от служанки о болезни мадам, вытер красный мясистый рот, прятавшийся глубоко в бороде, и поднялся к соседке; когда-то мать, держа его у груди, вышивала у окошка, потом тихонько отодвигала штору и, думая, что никто не видит ее круглую голову, с жадным интересом провожала глазами прохожих на улицах маленького городка. Магазинчик скобяных товаров процветал, и у нее оставалось свободное время для Диаконий
{81}; она с энтузиазмом распахивала двери бедняцких коморок, рылась в убогих буфетах и приказывала немедленно сменить умирающему деду грязные дырявые простыни. Сын унаследовал ее неуемное любопытство, которое смог удовлетворить, лишь поселившись в Африке среди хижин без дверей. Выйдя в отставку после двадцати пяти лет плодотворной службы в министерстве, он вместе с сыном-молчуном снял квартиру в старом тихом доме; до сегодняшнего дня ему удалось разглядеть только сундук в крошечном коридоре Галсвинты, да и то мельком, по пути в мансарду с плетеным ивовым столом и креслом; как горько сожалел он о времени, когда шесть мускулистых негров несли его на похороны королевы Мапопе, а повар и слуга, прокладывая путь через заросли, бежали впереди, чтобы успеть приготовить еду. Второй миссионер уже стоял возле могилы старой королевы и с грустью наблюдал, как сбросили в яму сидевший на стуле огромный труп и капоры фасона 1900‑х годов и как из джунглей вышла торжественная процессия из шести мускулистых негров с ковырявшем бороду и щипавшем мясистые красные губы коллегой-миссионером на плечах. «Нет, — сказала Королева бедных, — нет, спасибо, никаких миссионеров; у меня есть и молитвы, и тексты Святого Писания». Каждый год на Рождество, по таинственному высшему замыслу это был день ее рождения, она получала маленькую книжечку в серой картонной обложке, подарок подруги, с которой сблизилась за год, проведенный в пансионе Кенигсфельда, и которая, выйдя замуж за деревенского пастора, с радостью ухаживала за парализованным ребенком-калекой. Еще Королева бедных добавила: «я не дикарка» и засмеялась. Элизабет передала ответ миссионеру, тот не двинулся с места, горестно улыбнулся, как однажды у кровати вождя, умиравшего от рака, и просившего поцеловать его амулет. Чуть ли не силой выставили миссионера вон, в первый раз Элизабет дотронулась до мужского рукава, у них сильные руки дровосеков. По лестнице медленно, рассматривая дым и пламень искусственного мрамора, поднимался мужчина, рыжая с проседью прядь падала на лоб; узнал стоящую перед дверью ивовую жардиньерку, хромавшую с недавних пор. «Где она? — крикнул он с порога. — Это ты, Элизабет? Где она? где она? куда вы ее дели?» Бросился в зеленую бархатную гостиную с гугенотами в белых воротничках, читающими Библию; ставни окна с геранью и вербеной наполовину прикрыли. «Да где же она?» Он открыл дверь соседней комнаты, комнаты Элизабет: перед маленькой кроватью ровно посередине лежал белый вафельный коврик. «Как? здесь? в углу? в мансарде? вы тут нашли ей место?» Возле ивовых сундуков неловко наклонилась на бок желтая медная лампа на цепочках; масло, стоявшее в белой эмалевой миске на раскрытом окне, пожелтело и растаяло от жара толевой крыши напротив.