Прижав ладонь к искусанным в волнении губам, я жадно глотала строчку за строчкой, и перечитывала некоторые абзацы, и меня кидало в жар так, будто бы моё тело до сих пор яростно поливало своими лучами жестокое полуденное солнце. Только теперь мне некуда было скрыться. Потому что то жаркое, томное, тягучее, что обволакивало так вкрадчиво и неумолимо, опутывало незримыми путами с каждым новым словом, - оно было в моей голове. Истинное волшебство – передача мыслей на расстоянии…
Почему-то вдруг вспомнились эллери. А ведь я так давно уже о них не вспоминала!
Если они и вправду были магами, интересно, умели передавать мысли на расстоянии? Или читать чужие?
Как бы то ни было, у меня было стойкое ощущение, будто меня по волшебству выдернули из моей реальности и подняли куда-то в облака – где кипящие страсти, и жаркие прикосновения, и настоящие чувства, а не пустые мечтания о них, где мужчина не пугало, которым пугают недостаточно благочестивых послушниц, - а что-то сильное, честное, настоящее… солёное, как кровь. Как морская вода на коже.
«Мы были нужны друг другу, будто ветер и паруса.
Паруса в штиль – лишь безжизненные тряпки, что впору пустить на простыни.
Но и ветру не мила свобода без парусов, с которыми можно её разделить…»
Эти слова почему-то укололи в самое сердце.
Я – те самые безжизненные паруса.
Мне никогда не найти своего ветра. За серыми стенами моей тюрьмы лишь вечный, бесконечный штиль.
Книга выпала из моих рук.
И в это самое мгновение скрипуче распахнулась дверь, которую я позабыла закрыть.
На пороге возникла скрюченная фигура Всеблагой Девы Одетт. Её давно уже разбил радикулит, и ходила она только с тростью.
За её спиной нервно переминалась с ноги на ногу Рене.
Я поняла, что погибла.
Проковыляв до моей кровати, Всеблагая с размаху проколола книгу заострённым и окованным железом концом своей трости. С ловкостью, которую трудно было бы подозревать в этой старухе любому, кто не знал её так же близко, как мы, подцепила добычу.
Всю гамму чувств – от омерзения до негодования – которая отразилась у неё на лице, когда Одетт листала истерзанные страницы, невозможно описать словами. Я ужаснулась, когда поняла, что Всеблагая дошла до тех самых сцен в каюте… её брови медленно-медленно поползли вверх.
А в глазах, когда она перевела взгляд с книги на меня, читался буквально смертный приговор.
Я вся сжалась.
- В Яму! – коротко выплюнула Одетт.
---
Если вдруг кто-то не видел, визуализация героев книги есть у меня ВКонтакте, вот здесь:
Мерзкая грымза Одетт там тоже есть, листайте!))
А кто не подписан, обязательно подписывайтесь на меня ВК – там раньше всего выходят новости, визуал, информация о скидках и творческие планы))
Глава 5
Глава 5
А всё-таки зря я не села читать книгу днём.
Может, тогда не попала бы в Яму в чём была – босиком и в одной нижней сорочке.
Ямой у нас называли подземелье, на котором выстроена была Обитель. Попадали туда редко, а кого угораздило, – не очень-то распространялись о ней, только изо всех сил старались больше туда не попадать.
Каменные стены Обители и в наших-то комнатах не слишком грели, здесь же они, казалось, выпивали всё тепло из тела. Когда меня втолкнули в крохотную камеру с прогнившим тюфяком на полу и крохотным окошком под самым потолком, первая мысль была – до утра я просто-напросто превращусь в ледышку. Вторая – а с чего я вообще взяла, что меня утром выпустят?..
Одетт подняла свечу повыше и внимательно смотрела на меня с бесстрастным выражением лица пару минут. Ждала, что буду умолять сжалиться?
Может, и стоило бы. Не знаю, что за упрямство заставило меня сжать зубы и обхватить себя за плечи, чтобы унять дрожь – но не попросить даже об одеяле. Наверное, жуткое чувство несправедливости, которое душной волной поднималось изнутри.
Я же не сделала ничего плохого! Разве я причинила хоть кому-то зло? За что меня сюда?
Наконец, не дождавшись униженной мольбы, Одетт поджала губы презрительно.
- А ведь я и правда прочила тебя на место своей преемницы. Ты подавала надежды! Без сомнения, твой мерзкий проступок всё перечеркнул.
- Я не сделала ничего мерзкого! – вырвался у меня крик. И тут же сама испугалась своих эмоций, потому что никогда не позволяла себе даже голоса повысить. Невольно сжалась, ожидая реакцию Преподобной.
- Ещё как сделала! – выплюнула она. – Читала о подобных… гадостях.
- Это… не гадость! - упрямо проговорила я. Мне было обидно за чудесную книгу. – От этого же.. бывают дети!
Одетт посмотрела на меня так, будто я сказала что-то богохульное. А во мне всё больше зрел протест. Да, мы тут все вроде бы как послушницы Небесной Девы, постоянно молимся ей и совершаем торжественные обряды, возлагаем жертвы к алтарю у большой деревянной статуи в часовне – фрукты, овощи, мёд…
Но разве сама Небесная Дева когда-либо говорила, что все-все обязаны оставаться девами? Разве среди других богинь нету покровительниц матерей и удачных родов? Ещё как есть!
Мы ведь изучали историю культа. Первыми служительницами становились старые девы, которых никто не взял замуж, или невесты, не дождавшиеся женихов с войны. Только потом в Обитель стали отдавать дочерей без разбора – и богатые семьи, чтобы повысить свой политический вес, и бедные, чтоб избавиться от лишних ртов… На Материке всегда кто-нибудь с кем-нибудь воевал. Девушек всегда было больше, чем юношей, и с этим надо было что-то делать. Об этом не говорилось прямо в священных книгах или в исторических трудах, но чем больше я читала их, тем больше у меня в голове выстраивалась именно такая картина.
Фанатичка Одетт не заставит меня думать, что добрая и милостивая Небесная Дева покарала бы смертными карами девушку, которая выбрала бы для себя путь матери и рождения детей.
Боги милостивы – не то, что люди.
- Дети? У тебя никогда не будет детей, - улыбнулась Одетт и бросив на меня последний взгляд свысока, захлопнула тяжеленную дверь на скрипучих петлях, оставив меня в кромешной тьме.
До утра я смертельно замёрзла, хоть и старалась не ступать на камни и сидела, сжавшись в комок, на хлипком матрасике. Хорошо хоть, крыс тут не было. Зато, когда ночью за окном пошёл дождь, где-то в углу с потолка противно закапало. Я снова порадовалась, что по крайней мере, не у меня над головой. Зуб на зуб не попадал от холода, тоненькая сорочка совершенно не спасала, но надо было находить хоть что-то хорошее, чтобы не сойти с ума. Спать я не решилась.
Жидкий утренний свет с трудом пробрался сквозь окошко и принёс мало облегчения, потому что осветил замшелый старый камень и всю неприглядность моей тюрьмы.
Я едва не подскочила, когда в двери лязгнул ключ и она снова открылась.
Девочка из «зелёных», стараясь не смотреть на меня, плюхнула на пол деревянную тарелку с краюхой хлеба и глиняный кувшин с водой. Унеслась так быстро, словно намеревалась тут же стереть из памяти всё это и успокоить себя, что уж с ней-то подобного случиться никогда не может.
Стук палки по камням возвестил, что у меня ещё одна гостья.
- Я хочу, чтобы ты сказала, кто дал тебе эту книгу.
Упрямо опустив голову, я ничего не ответила.
- Бросаешь мне вызов? Глупое решение. А вот твоя подруга не стала за тебя заступаться и брать вину на себя. Назови мне её имя, и она сядет сюда вместо тебя, а ты выйдешь в ту же минуту.
Меня била дрожь. Какое же изощрённое издевательство!
- В-вы же и так знаете. Рене наверняка сказала.
- Правильно. Но я хочу, чтобы ты сама назвала мне это имя.
Перед глазами встало лицо Матильды. Её жизнерадостный смех. Её красные щёки, когда она отдавала мне книгу.
Мерзкий, гаденький внутренний голос прошептал – Всеблагая же и так знает! Так какая разница…