Утром Ерхадин спросил у Гарика:
— Ты Парабаса не видел.
— Был здесь и ушёл, — сказал Горелый, — нас мясом кормил.
Ерхадин молчаливо смотрел на обглоданную берцовую человеческую кость, лежащую под ногами, размышляя, хватит ли ему сил, чтобы справиться со змеем. Он не стал расспрашивать змея, как это случилось, чтобы тому не пришлось врать, а Горелый, икая, думал о том, что приятный запах вчерашнего мяса он никогда не забудет.
Каково же было удивление Ерхадина, когда юный Реддик в разговоре с ним сообщил, что видел Парабаса направляющегося за город. Реддик заметил, что Парабас, видать, хорошо отметил возвращение домой, так как был никакой, а на вопросы Реддика ответил молчаньем, странно глядя на него. Ерхадин спросил, в чем была странность, на что Реддик, подумав, ответил:
— Взгляд был холодный, глубокий и чужой, — чем нисколько не прояснил исчезновение Парабаса, а только внёс смятение в душу Ерхадина. «Чьи же кости лежат в загородке змея?» — недоумевал король, понимая, что истина где-то рядом, но ему её не познать.
* * *
Следующим утром Сергей разбудил Элайни и сказал собираться.
— Куда, — не поняла она.
— Ты забыла — сюрприз, — таинственно напомнил Сергей. Елайни, улыбаясь, оделась и сообщила: — Я готова.
— Алиду возьмём, — сказал Сергей и вышел к сараю, где Алида хозяйничала возле коровы. Алида на приглашение Сергея отнекивалась, но сдалась, строго предупредив, что ко времени обеденной дойки она должна быть дома. Глеи давно улетели на охоту, так что сопровождения не предвиделось. Закутанная Элайни, вместе с Алидой, разместилась в каюте, а Сергей стал к штурвалу.
Флаэсина летела вдоль берега озера, на воды которого можно было взглянуть с левого борта, а с правого тянулся непрерывный лес. Землю уже тронула весна и кое-где чистота снега нарушалась тёмными проталинами. В солнечный день воздух прогревался, и где-нибудь в закутке становилось тепло, но на открытом месте ещё тянуло холодом, напоминая, что всему своё время. На озере льда совсем не осталось, а деревья с южной стороны утратили свою белизну, чернея провалами.
Элайни надоело сидеть взаперти и она, вместе с Алидой, вышла на палубу, взглянуть с высоты на окружающий мир. Солнце уже приподнялось, и сверху земля казалась не такой, какой была на самом деле. Она тянулась к тёплым лучам, выпячивая наружу неприглядную оболочку, как перед актом рождения сдерживая рвущуюся наружу новую жизнь.
Озеро кончилось, и флаэсина плыла вдоль речки, пробирающейся между невысокими горками, пока они внезапно не раздвинулись, открывая вид на равнину, заросшую лесом.
— Что это? — спросила Элайни, вглядываясь вдаль.
— Сейчас увидим, — сказал Сергей, улыбаясь, направляя флаэсину на «что это». Через некоторое время Сергей завис флаэсиной над зданием, которое Элайни удивлённо рассматривала во все глаза.
— Это же наш дом! — воскликнула Элайни, поражаясь несомненному сходству здания с королевской резиденцией Страны Фрей. Застеклённый купол центральной части здания заканчивался шпилем, на котором красовался флюгер с летающим зверем, не оставлял никаких сомнений в похожести. Элайни рассмотрела зверя на флюгере и удивилась — это был глей. Вспоминая, она ещё больше удивилась — у неё дома на шпиле такой же зверь. Просто раньше данное обстоятельство почему-то не бросалось в глаза.
— Да, это наш дом, — сказал Сергей, опуская флаэсину рядом с парадной лестницей.
Постороннему наблюдателю было бы странно видеть, как по роскошной, белоснежной лестнице, полукругом сужающейся наверх, идут оборванные люди, но посторонних не было, а тот, что был, незаметный даже Сергею, наблюдая за ними, подумал с сожалением: «Я также бы смог», — и если бы кто увидел его лицо, которого не было, то не мог не заметить след от слезы, скатившейся вниз.
Для Элайни, поднявшейся в здание, всё было знакомо до мелочей. Она зашла в свою комнату, узнавая, прошла в огромный зал заседаний, длинный церемониальный зал, столовую, библиотеку. Она поразила Элайни ещё больше, чем само здание — на полках, в том же порядке, что у неё дома, стояли книги, живые, которые можно взять в руки, открыть и читать.
Она зашла в ванную и, открыв кран, с удивлением увидела текущую воду. На крючке висел розовый халат, такой же, какой она носила на Земле, в квартире Сергея.
— Уходите, — сказала Элайни, — я приму ванну.
С этими словами она вытолкнула за дверь Сергея и Алиду, которая всё время молчала, так как попала в сказку, представить которую она не могла даже в самом красивом сне. Через какое-то мгновение Элайни приоткрыла дверь и выбросила наружу свои обноски.
Репликация седьмая. Харом
Харом ощутил беспокойство. Несколько сот симпот, рассыпанных по Глаурии всегда доставляли ему беспокойство. Не то, что сердце планеты, медленное и неотвратимое, с которым он, Харом, синхронизировал остальные симпоты, чувствуя его биения, вплетающиеся в шорох Вселенной, сложенный из миллиардов мелодий всего, что там существует. В этом шорохе растворялась его боль, которую он не желал стереть, но и терпеть иногда было невыносимо. Он, один из Созидателей, могущий движением верхних симпот всё изменить одной только мыслью; он, чьего желания достаточно, чтобы зажечь или потушить галактику, не смог одного — заставить Фатенот полюбить его.
Беспокойство, отвлекающее Харома, было связано с дворцом Фатенот и он бросил туда несколько лишних симпот, чтобы проверить всё досконально. Дикари, которые посетили дворец, уже убрались, и пришлось исправить всё, что они поломали. Харом не собирался их наказывать, такое действие было лишнее: нельзя наказывать не созревших.
Всё было нормально, а беспокойство не проходило. Харом изменил димензиальность [16]симпот и увидел, что пропустил — исчез сосуд, заключённый в экранирующий шар. Шар и сосуд — тьфу, мелочь, на которую не стоило тратить время и пространство, но вся суть сосуда состояла в его содержании. Всякое общество не без урода, а Созидатели — что те же люди. Нашёлся тот, который решил быть Богом. Богом над всем.
Иногда бывает совсем нетерпимо, как сейчас Харому, тогда стоит рассыпаться, чтобы всё забыть и собраться через пятьдесят гигапрасеков новым Созидателем. Но некоторые заходят так далеко, что такой путь им уже не доступен и получается спонтанный димензиальный сдвиг симпот, который превращает данного Создателя не в Бога, а Дьявола. Его поступки не поддаются никакой логике, непредсказуемые и очень опасные. В сосуде был заключён именно такой, пойманный Харомом сто пятьдесят гигапрасеков назад.
«Обманул сам себя», — подумал Харом. Помещение в замке Фатенот, где находился сосуд, всегда был под его присмотром, но тогда, когда появились два дикари, он переместил симпоту к тому, кто считает себя королём и на мгновение потерял с комнатой связь. Как всегда в жизни, мелочи изменяют ход судьбы, и только милая его сердцу Фатенот могла разобраться в её хитросплетениях, чем выделялась среди остальных.
* * *
Анапис сходил за второй штукой, оставленной наверху, в проходе между гор, и притащил её к хижине. Пришлось ему не сладко, но он тащил тяжёлую железяку, надеясь извлечь из неё пользу. Интриговало его то, что железки, внешне одинаковые, весили по-разному: одна была легка, как будто пустая, а вторая имела приличный вес.
— Зачем ты её притащил? — спросила Альмавер, которой не хотелось оставаться одной, но и шлёпать по грязи не улыбалось. Весна ощущалась во всём: в ручейках, возникающих под снегом; в подсыхающей земле на солнцепёке; в зелёных побегах торопливой травы, тянущейся к солнцу.
Анапис, не совсем понимая, куда они попали, больше всего удивлялся тому, что они не встретили здесь людей, но наличие хижины говорило о том, что они здесь есть. Зверей они тоже не видели, если не считать двух огромных летающих белых медведей, похожих на тех, которые летали в той странной стране, куда их забросил рыжий кот.
Внимательно рассмотрев железное устройство, Анапис нашёл прозрачную крышку, под которой было какая-то кнопка. Повозившись немного, он сумел её открыть, и собирался нажать кнопку, как его остановила Альмавер.