2. Чужой среди своих
Как тяжело же быть «чужим» среди «своих»…
Когда тебя никак не принимают…
Лишь видимость создав, тебя встречают,
Улыбкою дежурной наградив…
На самом деле презрение в глазах,
Насмешки и во всём неуваженье…
И остаётся только каждое мгновенье,
Нести молитву на своих устах!
Господь, молю, дай силы устоять,
Пройти тот путь и просто не сломаться,
Ты научи меня всегда смиряться,
А если упаду, прошу поднять!
Господь, наполни сердце мне любовью!
И дай мне мудрость в поступках и словах!
Чтоб мог прославить я Тебя в своих делах!
Устало сердце обливаться кровью…
Оставь, Господь, поменьше дней пустых,
Чтоб чрез года, всё начал понимать!
Не дай вам Бог когда-то испытать,
Как тяжело же быть «чужим» среди «своих»…
***
Каждый день и каждый час быть чужим среди своих невыносимо больно. Сердце обливается кровью от мысли, что ты никому не нужен.
Лазарю это было знакомо как никому другому. Ведь каждый Божий день с самого его детства, которое было особо тяжёлым, ему давали понять, что в родном доме его не любят и не ждут. Однажды он поинтересовался у матери, чем же заслужил такое отношение к своей персоне, после чего она долго размышляла, а вскоре сорвалась на крик, и бросила в сердцах:
" Жаль, что в свое время твой отец отговорил меня делать аборт!»
Эта фраза с болью выжглась на его сердце, оставляя после себя кровоточащие раны. А главный и самый большой шрам был внутри — в его сердце. Невыносимая и острая боль преследовала его всю жизнь.
В пять лет его забыли в детском саду. Он как вчера помнил, как сидел там на лавочке около своего шкафчика и смотрел на счастливых детей, которые бросались в объятия пришедшими за ними родителями. Он не мог понять, почему же в его жизни все совершенно по-другому, почему отец до ночи торчит на работе, а мать, которая всю свою жизнь являлась домохозяйкой, не могла найти время, чтобы почитать ему книгу, как это делают все любящие мамы, а заместо этого то и дело носилась с его старшим братом. Смотреть на все это ему ещё тогда стало противно, может быть поэтому он так рано повзрослел, что нельзя сказать о старшем сыне матери.
В двенадцать лет, родители забыли о его дне рождения, о чем мальчик не решился напомнить, и лишь ближе к ночи отец об этом вспомнил. Тогда ему, судя по виду, было очень стыдно и неловко, и он невнятно пробубнил слова поздравления.
Ближе к шестнадцати годам парня вытолкали на улицу в двадцать градусов мороза, а все потому что старший брат праздновал своё совершеннолетие, и Лазарь в компании его неадекватных друзей был бы лишним. Юноша тогда долго бродил среди ярких прилавков различных магазинов, а после пришёл к дому, но зайти в подъезд так и не решился, и сел на качель, изредка бросая взгляд на окно родной квартиры, откуда доносились обрывки музыки и крики студентов. А после кто-то из друзей брата выглянул в окно и, открыв его, громко и рьяно заржал, подзывая остальных недалеких однокурсников. И те стали орать из окна различные ругательства, среди них был и любимчик родителей. Тогда Лазарь возненавидел его ещё больше, и, придя домой под утро, весь замёрзший и побледневший от недосыпа, он застал старшего брата валявшегося на полу в стельку бухим. В квартире пахло выпивкой, развратом и сигаретами. И тогда это была последняя капля терпения Лазаря, он поднял того за шкирку и избил до полусмерти. А родители за это и вовсе хотели сдать парня в интернат, чего так и не сделали.
И сейчас. Когда юноше уже восемнадцать. Произошла катастрофа и в городе и в его жизни. Когда Лазарь включил телевизор, его так потрясло то, что там показывали, от оцепенения он не мог и пошевелиться. А женщина, которую он привык считать матерью, бегала по квартире и истерила, брат забился в угол, и казалось, что плакал, в свои-то двадцать с лишним лет.
— Паша… Пашенька, собирайся дорогой, мы уезжаем. Я звоню отцу! — срывающимся голосом вымолвила женщина, обращаясь лишь исключительно к старшему брату Лазаря.
Она закидывала в чемодан те вещи, которые попадались под руку.
Где-то за окном засигналила машина, приехал отец. Мать помогла подняться сидящему до этого на полу Павлу и поспешила к дверям, упорно игнорируя младшего сына. И лишь выйдя из подъезда, она повернулась к стоящему у двери Лазарю.
— Ты как? Едешь? — поинтересовалась она, скорее всего, лишь из вежливости. Противоречивые мысли блуждали в голове у парня, он собирался вместе с ними, но именно сейчас он осознал, что ему надоело быть чужим среди своих, и лишь тихо ответил:
— Нет, мам, я останусь.
Женщина лишь нервно передернула плечами.
— Деньги найдешь в ящике, думаю, что хватит. Ты выдержишь это все? — и, не дожидаясь ответа, она открыла дверь переднего сиденья и села в машину.
— Не беспокойся, мам, я ведь не Пашенька, конечно, выдержу, — бросил он вслед удаляющемуся автомобилю.
Лазарь зашёл в пустую квартиру, пропитанную той грязью и ложью, что здесь обитала. Он вновь оказался совершенно один. Сейчас парню было абсолютно все равно на то, что с ним дальше будет. Погибнет от рук кровожадного недочеловека — пусть. Станет им самим — ему же лучше, не будет чувствовать ни боли, ни любви, ничего кроме жажды крови и желания выпить все человеческие эмоции, разве это не счастье?
От мыслей его отвлекло кошачье мяуканье. И Лазарь пошёл на источник звука. На подоконнике окна кухни сидел кот его семьи — Том. Парень захолопнул распахнутую форточку и положил ладонь на рыжую голову четвероногого друга, а тот урчал от удовольствия. Юноша улыбнулся, впервые в жизни он перестал чувствовать себя одиноким.
— Ты-то хоть признаешь меня за своего? — вопросил Лазарь, обращаясь к Тому, и тот словно в подтверждение его слов громко замяукал.