— Лицом к стене! — скомандовал другой. Я послушался и почувствовал, как на моих запястьях щелкнули наручники. Вот и доигрался, черт побери… И зачем только Лиановский попал ко мне? Ведь с него-то и началась эта история! Не надо было мне его убивать…
Меня повели к выходу. Я молчал и думал о том, что со мной будет. Нельзя даже сообщить Насте об этом… Она же будет волноваться, что я не вернулся домой! Ну, ей скажут, что ее муж в следственном изоляторе, но уже как зэк, а не как начальник…
Откуда-то вышел Мартынов и, увидев, что меня ведут в наручниках, крикнул:
— Что вы делаете? Вадим! За что тебя забрали?!
— За семь убийств, — ответил один из незнакомых мужчин. — Да, вот такой у вас начальник.
— Я не верю! — Саша хотел было идти за нами, но ему сказали вернуться обратно. До меня долетели его крики: что-то вроде «Беспредел! Что вы делаете?!». Нет, Саша, это не ментовский произвол, а чистая правда…
***
За то время, пока меня вели к машине, я просил дать мне позвонить домой, поскольку очень беспокоился за Настю, а мой телефон остался на столе в кабинете. Но мои конвоиры не обращали на мои просьбы никакого внимания. А на улице было холодно: валил снег, на мой взгляд, было минус пятнадцать градусов, а меня взяли, в чем я был: в обычном легком костюме. Мне не дали времени даже взять с собой куртку.
Когда мы подошли к автомобилю, я увидел, что это был не «воронок», а простая иномарка. Небось хотели сохранить это дело в тайне, поэтому и не стали приезжать на автозаке. Меня посадили на заднее сиденье, Павлов сел рядом, и мы поехали в отдел. Я был рад, что наконец попал в тепло, пусть даже это и салон машины, в которой меня везут в полицию. Не знаю, чем все это кончится…
— Ты все-таки сообщил об этом? — не удержался я от укоризненного вопроса. Павлов смущенно кивнул.
— А что еще мне оставалось делать? Семь убийств — это уже слишком, Вадим Михайлович.
— Больно ты правильный, Григорий, — вздохнул я и добавил: — В моей смерти ты будешь виноват. Это ведь тоже статья — 110-я, «доведение до самоубийства», — процитировал я ему Уголовный кодекс. — Не надейся получить мое место.
— Ой, да я и не собираюсь становиться начальником нашего СИЗО, — усмехнулся Павлов. — Скорее всего, им станет Александр Иванович.
— Заткнитесь там! — крикнул водитель, обернувшись к нам. Машина уже подъехала к так хорошо мне знакомому зданию отдела полиции.
***
После всех стандартных процедур — не стану их описывать — меня бросили в изолятор временного содержания. Странно, но там никого не было — обычно в ИВС всегда куча народу, но на этот раз камера оказалась абсолютно пуста. «Видать, это из-за того, чтобы меня, как серийного убийцу, не растерзали сокамерники. Наверняка Серега позаботился», — подумал я. Единственное, что мне оставалось, это думать и считать минуты до начала допроса. Вот поэтому я сидел на нарах и постоянно смотрел на часы, но почему-то время сразу же вылетало у меня из головы. Я провел в полном одиночестве, на мой взгляд, около часа, когда открылась дверь и охранник крикнул:
— Новицкий, на допрос!
Я покорно встал с нар и направился к двери.
Следователь, невысокий молодой брюнет, очень похожий на Мартынова, злорадно усмехнулся, разглядывая меня. Я тоже взглянул на него — совершенно незнакомый мне опер: наверное, Серега нанял его не так давно…
— А, серийный убийца… Как же это так получилось-то?
— Если хотите узнать, обратитесь к Крохину или Крестовскому, — спокойно ответил я, поскольку не хотел больше рассказывать об этой истории даже под угрозой пожизненного. Да что там пожизненное — даже под дулом пистолета я не скажу, что со мной было из-за гибели Эдуарда Лиановского!
— Нам обоим известно о вашей вине. Так что не отпирайтесь. Или вы будете утверждать, что не делали этого?
Зачем нужны такие вопросы? Ведь я вовсе не собираюсь говорить о том, что я невиновен. Но, с одной стороны, меня можно назвать невинной жертвой обстоятельств… Однако я пока не стал высказывать полицейскому свои мысли и только молча сидел напротив него.
— Ну, чего молчите? Вы признание будете подписывать или нет? — следователь разложил передо мной документы из своего портфеля. Я взглянул: все уже было готово! Только поставь подпись — и можешь отправляться в тюрьму. Да и выглядело все так, как будто я был хладнокровным маньяком! Конечно, я убил семерых человек, но поневоле! А что там было написано, боже ты мой… Как будто я заранее спланировал убийство Лиановского, Шохина и Золотова! Я, конечно, хотел их убить, но не сразу же! Ведь я надеялся на их раскаяние, но до этого не дошло. Кто вообще составляет такие идиотские документы? Про убийство той четверки мафиози хотя бы честно написали, что это было единственным способом сбежать.
Здесь у меня в голове промелькнула мысль: «А кто им это сказал?» Павлов же об этом не знает! Или все же догадался — он всегда славился умением строить логические цепочки, как я раньше говорил. Может быть, на вечеринке он спросил об этом у Олега Сергеевича? Но я ничего не слышал, а просто увидел, что они о чем-то разговаривали. Однако я тут же вспомнил, что он мне сказал: «случайно встретился с Крестовским на Лубянке, и он мне все рассказал!» Нет… Андрей бы никогда этого не сделал! То ли Павлов оклеветал его, то ли сказал правду… Но я ни за что не поверю, что Крестовский рассказал обо всем пережитом мною во Франции! А кто же вместо него это сделал? Да впрочем, что я себя накручиваю? Это может скоро выясниться.
— Я признаю себя виновным, но я не хотел никого убивать! Это была крайняя мера! — все-таки я решился высказать свое мнение насчет семи убийств, но это только разозлило следователя: он внезапно перешел со мной на «ты» и начал ругаться.
— Ты мне здесь комедию не ломай, падла! — он придвинул ко мне документы. — Подписывай, или будет хуже!
— Если исправите обстоятельства дела, тогда… — я не успел договорить, как следователь встал из-за стола и, подняв меня со стула и схватив за шиворот, притянул к себе. Было видно, что его терпение лопнуло, и он перешел на мат.
— Бля, ты думаешь, что если ты знаком с важными лицами, то можешь здесь выебываться? Никто тебе не поможет! Быстро подписывай, сука! — рявкнул он и встряхнул меня. Я упрямо отказывался подписывать. Нет, не потому, что я не раскаивался, а потому, что меня здесь выставили кем-то вроде Чикатило… Да, в общем, если рассматривать мое дело с точки зрения полиции, так оно и есть… Просто я хотел, чтобы меня судили объективно, потому и не подписывал признание, пока не исправят все, что было там написано. Но следователь, желая надавить на меня, врезал мне по лицу. Я с трудом удержался на ногах и, чтобы не упасть, схватился рукой за стену. Из носа потекла кровь.
Я слышал, что когда полицейский нервничает на допросе, то это значит, что у него ничего нет на подозреваемого. Однако в тот момент я понял, что у этого опера просто такой взрывной характер и что если я не сделаю того, что он от меня хочет, то он меня, чего доброго, изобьет до полусмерти. А рука-то у него тяжелая — место удара все еще довольно сильно болело… Кровь продолжала идти, и я зажал пальцами ноздри. Следователь же выжидающе глядел на меня и даже уже вынул из портфеля ручку.
Едва я собрался все же подписать признание в убийствах, как в комнату вошел… Володя. Я изумленно уставился на него, лихорадочно соображая, откуда он здесь взялся.
Опер продолжал ждать, когда я подпишу признание. Но его характер дал о себе знать, и он, видно, не заметив вошедшего Володю, снова замахнулся на меня кулаком, желая поторопить.
— Смолин, что ты делаешь? Кто тебе позволил избивать задержанного?! Отпусти его немедленно! — обратился Володя к следователю. Тот растерянно посмотрел на него.
— Товарищ майор, я просто хотел, чтобы он подписал признание. Он же семь убийств совершил, или вы об этом не знаете?
Володя отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Он буквально выставил этого Смолина за дверь, крича ему вслед что-то вроде «Сергей Павлович тебе этого не простит!», и подошел ко мне.