Когда я рассказал Насте этот случай, она, словно желая меня утешить, слегка сжала в ладонях мою руку и сказала:
— Вот видишь… Ты, наверно, думал, что, если не хочешь остаться один, то должен стараться заслужить хорошее отношение. Скажи честно, ты пытался доказать отцу, что ты хороший?
Господи, как же она догадалась?! А ведь и правда, всю жизнь я бился, как рыба об лед, желая угодить отцу… И почему-то это удавалось мне довольно редко!
— Это так, — ответил я и продолжал вспоминать:
Наступил Новый год, но настроение у меня было далеко не праздничное. Мне тогда было семь лет.
Я стоял у окна и смотрел на залитый огнями город — мы редко тогда жили долго на одном месте: отец часто ездил в командировки и брал меня с собой, потому что хотел заранее приучить меня к нелегкой жизни военного. Он мечтал, чтобы я тоже пошел в армию и дослужился хотя бы до полковника…
— Чего ты такой хмурый? — услышал я голос отца, отошел от окна и сел за стол.
— Все хорошо, папа, — безучастно ответил я, поскольку уже давно знал, что при отце нельзя показывать свои чувства.
За столом я почти ни к чему не притрагивался, лишь механически чистил мандарин и столь же долго его ел. Когда же я покончил с ним, то попросил отца разрешить мне прогуляться. Он позволил.
Но я не пошел, как все нормальные дети, на площадку или туда, где шли новогодние гуляния — я отправился в церковь, поговорить с отцом Порфирием. С ним я познакомился не очень давно, когда отец наказал меня за то, что я расплакался в школе из-за того, что меня сбил с ног какой-то мальчишка — я убежал из дома и случайно оказался в церкви. Священник тогда по-дружески объяснил мне, что не стоит злиться на отца за это, и я со спокойной душой вернулся домой. Меня встретила бабушка и сказала, что отец уже не сердится на меня и раскаивается в своем поступке. А он всегда был такой — вспыльчивый, но отходчивый.
Переступив порог церкви, я наконец дал волю эмоциям — смог заплакать. Я думал о маме: где она, что с ней, вспоминает ли она обо мне? Отец Порфирий, заметив это, сказал мне:
— Не плачь, Вадим. Мама, разумеется, думает о тебе. Бог все видит и все знает.
И мне стало так спокойно от его слов, что мои слезы сразу же высохли. Я, глядя на икону, стал читать «Отче наш», которому меня научила бабушка. Священник достал откуда-то маленькую книжку и протянул ее мне. Я увидел, что это был молитвослов.
— С Новым годом тебя, — сказал отец Порфирий.
Я поблагодарил его и, сунув молитвослов в карман курточки, пошел домой. С тех пор подарок священника я всегда хранил при себе, правда, изо всех сил стараясь скрывать его от отца. И мне это удалось — он так и не узнал, что его сын носит с собой сборник молитв. А если бы он это узнал, то сразу бы выбросил его, потому что был отъявленным атеистом. Должно быть, сказывалась советская пропаганда типа «Религия — опиум для народа». И почему не упоминали продолжение этой фразы: «…она облегчает ему его страдания»? Маркс же вовсе не имел в виду, что религия — зло!
Настя, выслушав мой рассказ, заметила:
— Да… В семье тебе явно не хватало дружеского общения, вот ты и сблизился с этим отцом Порфирием. Сейчас я понимаю, почему ты не говорил мне или папе об убийстве Лиановского… Ты просто не можешь понять, каково это — доверять близким людям.
— Как же мне доверять? Вот я верил Павлову, а тот взял да и доложил, что я убийца! — я нервно ломал печенье на мелкие кусочки, вместо того, чтобы съесть его. Из его середины на мои пальцы брызнуло варенье, и я, заметив это, невольно закрыл глаза. Варенье я принял за кровь… Опять кровь! Да когда же это кончится?!
— Дорогой, мысли материальны, — отвлек меня от моего бредового видения голос Насти. — Ты, наверно, переживал, что он догадается обо всем?
Я изумленно взглянул на жену. Боже ты мой, она с легкостью читает мои мысли! Действительно, все два года я мучился: узнает ли Павлов обо всем или нет? Сохранит ли смерть Лиановского, Шохина и Золотова в тайне? И вот оно случилось — его предательство… Да, мысли материальны — Настя абсолютно права! О чем больше всего думаешь, то и произойдет!
— А что еще ты помнишь? — спросила Настя.
— Да что… Отец мне всегда твердил, что настоящий мужчина и офицер должен быть твердым и бесстрастным, и требовал этого от меня. Я при нем старался так и выглядеть, а наедине с собой давал волю эмоциям.
— А бабушка твоя что же?
— Она докладывала отцу, если я плакал. Он сразу же говорил мне, что мужчины так не поступают. Что-то вроде «Не будь как девочка! Ты будущий военный!»
— Неужели он прочил тебе только карьеру военного?! — всплеснула руками Настя. — А ты сам чем хотел заниматься?
— Да много чем… Ай, неважно, — я махнул рукой и устремил взгляд куда-то в сторону. — Отец все равно меня не слушал. Армия была для него всем.
— Ой, Вадим, как же ты выжил в такой семье? Боже мой, как мне тебя жаль… — вздохнула Настя и вдруг начала мне рассказывать о своей жизни. — Вот меня отец ни в чем никогда не ограничивал, ценил мое мнение. А ведь я, как и ты, росла без матери — она умерла, когда мне было шесть. Папа один воспитал меня: на других женщин он поклялся не смотреть, считая их меркантильными. Он тогда уже тоже был довольно богатым и справедливо полагал, что за него выйдут замуж только из-за денег. А на него откровенно вешались некоторые девушки. Всю жизнь он посвятил мне, но я не стала эгоисткой, думающей, что папа должен все делать только для моего блага. В школе и в институте ко мне многие приставали, зная, что я богатая наследница. Но папа часто говорил мне: «Настя, если парень говорит о своей любви к тебе, обязательно убедись в его искренности. Есть такие нехорошие мужчины: польстятся на твои деньги и только ради них будут с тобой встречаться. Найди себе такого, который бы любил тебя за твою душу, а не за красоту и не за приданое». Около ста процентов моих поклонников оказались, по выражению папы, «нехорошими мужчинами». К счастью, я хорошо запомнила его слова и научилась видеть в мужчинах тех, кто любит деньги.
— Но ты же сама со мной познакомилась…
— Да. Меня поразило, что среди веселых людей на пляже ты один сидел, печальный, и думал неизвестно о чем. Я пожалела тебя…
— Жалеет, значит, любит… — усмехнулся я. — Таковы русские женщины.
— Есть такая поговорка! — рассмеялась супруга. — Не всегда правильная, но иногда. А насчет твоих комплексов: я советую тебе не думать о том, что тебя могут предать, обмануть…
— Что же, мне верить всем? А твой отец ведь говорит, чтобы я этого не делал.
— Так я же не говорю про всех людей, а только про семью, — Настя взяла из вазочки очередное печенье и быстро съела его, запив чаем. — Да, а что будет с твоей работой?
— Отдам свое место Мартынову, а сам уйду куда-нибудь… Не хочу больше видеть Павлова! Ведь из-за него я и решил прыгнуть под поезд, и если бы не тот добрый человек, то не сидеть бы мне здесь с тобой за чаем!
— Да, это было неразумно с твоей стороны, дорогой. Но куда же ты уйдешь?
— Не знаю. Но во ФСИН я больше работать не хочу. Хватит с меня рецидивистов…
— Можешь помогать папе в его делах.
— Я не прочь.
И на этой позитивной ноте мы отправились в спальню.
========== Увольнение и дельный совет ==========
Все говорят: “Начинаю новую жизнь”. Ее-то начать можно, но воспоминания не стереть, как бы ты не старался, а что это за новая жизнь со старыми воспоминаниями?
После «сеанса психотерапии», который провела со мной Настя, мне стало гораздо легче. И почему я раньше ей ничего не рассказывал? Старался сохранить свое доброе имя… А она права: нельзя быть хорошим для всех. Обязательно найдутся те, кому ты не понравишься — либо за свои поступки, либо просто за свою личность. Может быть, я подсознательно пытался доказать своему давно умершему отцу, что я достойный его сын? Он, конечно, любил меня, но редко это показывал. На людях он был сдержанным, холодным, а в кругу семьи мог вспылить, но сразу же успокаивался.