Единственным человеком, с которым я общался, была Мария. С моей стороны вовсе не было какого-либо любовного интереса, нет, просто мне было приятно разговаривать с ней. Она была хорошей собеседницей и довольно-таки умной. Да и тот факт, что мы были знакомы одиннадцать лет назад и раньше, мне нравился. А она… иногда пыталась оказывать мне знаки внимания, несмотря на то, что я ей говорил, что женат. Скоро это прекратилось, поскольку у Марии появился молодой человек. Она рассказала мне, что он только что вышел из тюрьмы, куда был заключен по фальшивому обвинению.
— Как же вам не стыдно: встречаться с бывшим зэком? — говорил я ей, впрочем, безо всякой злобы. Она в ответ только смеялась:
— Я люблю его. Если хотите, я вас с ним познакомлю.
Что-то мне показалось непонятным и странным. Еще и это фальшивое обвинение… Но я гнал от себя свои мысли.
Через две недели Мария со своим кавалером пришла ко мне. Парень смотрел на меня с какой-то злостью и даже с завистью. Но сначала я не узнал его и потому не понял, из-за чего это.
— Знакомься, Гриша, это мой друг, Вадим, — ничего не подозревавшая Мария радостно щебетала, представляя меня ему. — Не ревнуй: мы просто общаемся.
Гриша?! Я пристальнее вгляделся в молодого человека и вдруг отшатнулся. Я понял, кто он такой. Павлов. Хотя он сильно изменился: его всегдашнее хитроватое выражение лица исчезло, он смотрел всегда исподлобья, только на свою девушку он глядел с любовью. Одет он был очень скромно: дешевая черная куртка, из-под которой выглядывала белая, в пятнах от машинного масла, рубашка, старые порванные джинсы. Все это смотрелось на нем, как на какой-то вешалке, поскольку он сильно похудел. Несмотря на свою к нему ненависть, я даже посочувствовал ему, видя, во что он превратился по моей вине. А тот, заметив это, еще сильнее сдвинул брови.
— Ну, вы тут поговорите, а я выйду на минутку…
Мария ушла. Павлов подошел ко мне и процедил сквозь зубы:
— Я вижу, вы очень неплохо живете… А я по вашей милости сидел в тюрьме и только недавно смог сбежать! Да еще и жену потерял! Даша со мной развелась, едва узнав, что меня посадили. Что же это за правосудие такое?
— Нормальное… — я был поражен нежданной встречей и сказал что-то явно не то. Лицо его скривилось в жуткой гримасе, он сверкнул на меня глазами и сжал кулаки.
— Нормальное?! Невинного человека сажают за то, что он хотел упечь серийного убийцу за решетку! Вы семерых убили и живете себе спокойно! Хоть бы постыдились!
— Спокойно? — возмутился я. Не знает, а говорит! — Да если бы ты знал, что я из-за этого пережил! Тебя случайно в тюрьме не отымели?
Он взглянул на меня с безумным выражением лица. Вопрос мой явно показался ему идиотским. Вообще не стоило бы мне говорить об этом, да я не смог больше сдерживаться, когда услышал его обвинения.
— Нет.
— Вот! А меня — да!
— В тюрьме? — недоверчиво усмехнулся Павлов.
— Почти. В плену, во Франции! Я с женой и друзьями надеялся отдохнуть, а нас всех вырубили, и меня без сознания привезли в дом главаря польской мафии! Он меня сначала избил прутьями до отключки, а потом, на следующий день… сам понимаешь, что сделал!
Павлов посмотрел на меня на этот раз с сочувствием и тихо сказал:
— Я не знал, что с вами так жестоко поступили… Простите. Это же надо было ему додуматься до такого — вас изнасиловать! Вы из-за этого убили тех четверых мафиози?
— Из-за этого, Гриша, я бы убил только своего насильника. Нет, они хотели убить судью Крохина, а я за него заступился.
— А он там откуда взялся?
— Его тоже поймали и привезли туда. А убить они его хотели за то, что он, узнав о том, что со мной сделал этот Радзинский, пообещал себе тоже с ним расправиться. Знаешь ли ты, как они решили убить его?
Он покачал головой и несмело спросил:
— Расстрелять?
Кривая усмешка появилась на моем лице: его вопрос напомнил мне тот день, когда Лешка сам хотел, чтобы его расстреляли или повесили… И я его не осуждаю: не хочется думать о том, что мог бы он испытать, если бы я его не спас.
— Нет, Гриша. Это для них было очень банально: они придумали кое-что поинтереснее. Они решили нас убить… пожалуйста, только не падай в обморок: с помощью серной кислоты! Ты вообще понимаешь, что это значит?
— О боже мой… — Павлов закрыл глаза и отвернулся от меня. — Вот же садисты! И я вас считал негодяем!
— Что, Гриша, снова пойдешь на меня докладывать? — горько усмехнулся я, закончив свою исповедь. — Давай восстанавливай справедливость. Один раз мне следователь в нашем отделе нос разбил, в другой — он вообще убьет. Ты добьешься своего: убийца в могиле, а ты реабилитирован. Правосудие, с твоей точки зрения, восторжествует! Да только такое правосудие гроша ломаного не стоит: ты суди настоящего преступника, которому в радость убить кого бы то ни было, а меня не надо! Ты еще Маликова осуди!
— Это тот новый следователь из нашего района? — спросил Павлов. — А его-то за что судить?
— А за то, что он сам не убил Лиановского, а попросил об этом другого! Он же всю семью из-за него потерял!
— Что же он сам, действительно, не расправился с Лиановским?
Павлов смотрел на меня так, как будто я ему рассказал про какой-то необъяснимый что с научной, что с житейской точки зрения факт. Видно было, что вся его картина мира рухнула и разлетелась вдребезги, и он лихорадочно пытался осознать то, о чем я говорил.
— Володя просто немного слаб характером.
— И вы из-за него пошли на это?!
— Да. Он прибежал ко мне в жуткой истерике, плакал, умолял о мести… Я не мог, видя его в таком состоянии, сказать ему: «Сам разбирайся!»
— Но ведь Лиановского тогда посадили на двадцать лет. Вам этого было мало?
— Ну, вышел бы он и опять за старое принялся. УДО и взятки никто еще не отменял.
Но здесь я спохватился: что же это я говорю? Ведь из моих слов получается, что дай мне взятку — и я отпущу на свободу отпетого уголовника? А я никогда не брал взятки, считая их чем-то неприличным для нормального человека.
Да и кто знает, дали бы Лиановскому с его подельниками условно-досрочное в исправительной колонии, куда бы они попали? Вот поэтому и надо было мне как-то уверить себя в том, что Лиановский не сбежит, а лучшего способа для этого, чем просто убить его, я тогда не нашел. Первую попытку побега пресекли мои «вертухаи», и, может быть, сделали бы это еще раз, но мысль о мести за другого сидела во мне гвоздем и довела меня до тройного убийства. Я перевел взгляд на Павлова, боясь, как бы он не нашел скрытый смысл в моей последней фразе, но тот, по-видимому, ничего такого крамольного не заподозрил.
— В шестьдесят лет об убийствах мало кто думает, — робко заметил он, но я только рассмеялся.
— Только не Лиановский. Он, сволочь, даже под дулом пистолета не раскаивался в своих делах! Двое его сообщников не были такими наглыми и все понимали… Но не оставлять же было мне свидетелей?
Кровь прилила к моему лицу при этих словах… Как же мне стыдно вспоминать обо всем этом! Вспоминать, как мне снились окровавленные трупы, как я ехал в метро, держа в кармане куртки пистолет… Как металлоискатель не показал этого, я до сих пор не пойму! Как я стоял перед Лиановским и, едва не матерясь, пытался заставить его раскаяться… Наконец, как он лежал с простреленной головой рядом со мной…
— Ты знал, как мне было стыдно, Гриша! — сказал я ему. — Ведь ты, наверно, помнишь, как я свалился в обморок в камере убитых. Я же столько времени лежал в больнице после этого… А ты судишь, не зная ни о чем? Если бы ты спросил у Маликова во время той вечеринки, из-за чего я пошел на это дело, ты, наверно, не стал бы идти в ментовку.