— Вы еще хуже стали, чем были раньше… — вдруг донесся до меня до боли знакомый голос. — Не стали очередное убийство на себя брать, а другого попросили погубить меня… Думали, что это будет лучше для вас? Вы ошиблись.
«Меня»? Я понял, что Павлов явился ко мне во сне (то есть, душа его), чтобы заставить раскаяться.
— Ты сам виноват, Гриша, ведь ты всегда наступал на одни и те же грабли. Что в ФСБ, что тогда, в декабре, в Москве, что здесь…
— Не смейте меня так называть! — он выглядел так реалистично, что я даже на мгновение подумал, что он здесь, в моей квартире, а не в моем воображении. Даже красные пятна на его лице были отчетливо видны. — В чем может быть виноват человек, чтобы его заказали киллерам из ФСБ?! Я перед смертью понял, кто меня убьет! Все вы продажные твари — что вы сами, что остальные! Я вам единственно за что благодарен, так это за то, что меня уже нет в этой проклятой стране! Везде связи да коррупция!
— А ты не суди ни о чем! Они поступили так лишь ради дружбы! Ты мне рассказывал, что в тюрьме о многом передумал, а сам несешь черт знает что! И что ты сейчас говорил про Россию? Разве ты не патриот?
— К черту этот патриотизм в такой стране! — истерически крикнул Павлов. — Что это такое, когда преступник на свободе, богат, на него работают спецслужбы, а честный человек отсидел ни за что, потерял жену, имя? Вы мне не говорите о любви к стране, лицемерная вы душа! Ненавижу вас всех!
Последнюю фразу он выкрикнул так громко, что от этого я проснулся и долго смотрел неизвестно куда, приходя в себя от этого разговора, который шел лишь в моей голове. Я попытался снова заснуть, но мне никак не удавалось этого сделать. Едва я закрывал глаза, как чей-то голос тихо, но строго твердил:
— Ты убил невинного.
«Не я, а наемники!» — я лихорадочно пытался возразить и оправдаться, но совесть моя продолжала: «Ты. Твоя же была идея. Стоит покаяться…» Дальше у нас был такой разговор:
«Я не виноват!» — «Виноват. Завтра же иди в полицию». — «Я не хочу в тюрьму!» — «Это тебе наказание за твои грехи». — «Во Франции мне было еще хуже». — «Но ты и там четыре души погубил». — «У меня не было другого выхода!» — «Ну, это неверно. Первых троих ты не должен был убивать, вот и во Франции не попал бы в плен».
— Господи помилуй! — вскрикнул я наконец и опять открыл глаза. Испуганно посмотрел на Настю — не дай бог, чтобы она проснулась от моего крика… но все обошлось. Я боялся опять уснуть, чтобы мне не приснился очередной кошмар, и потому, наспех одевшись, сел за журнальный столик в гостиной и, достав с полки большую тетрадь в черном кожаном переплете, начал записывать в нее все, что случилось со мной после этой неожиданной встречи с Павловым. Все остальное было уже записано мною в начале тетради. После того, как Настя посоветовала мне вести дневник, я неустанно писал обо всем, что я пережил после тех историй с Лиановским и Радзинским. Мне хотелось, чтобы мои заметки прочитали люди, старающиеся быть хорошими для всех окружающих. Я ведь и сам имею такой комплекс — именно ради хотя и не чужого мне человека я расстрелял троих в состоянии аффекта. Вот до чего может довести маниакальное желание сделать все ради других. Я был бы очень рад избавиться от этого злосчастного комплекса, но, видно, у меня напрочь отсутствует сила воли. Критично я к себе отношусь? Да. Но моей критики хватает только на то, чтобы обвинять самого себя во всех своих несчастьях. А чтобы сделать с этим что-нибудь — на это я не способен.
Закончил я со своими заметками где-то за двадцать пять-тридцать минут. Воспоминания были свежи, чем и можно объяснить то, что я так быстро все записал. Отложив в сторону тетрадь, я взглянул в окно. На улице уже почти рассвело и было безлюдно. Время показалось мне подходящим для того, что я собирался сделать. Да, самоубийство — это большой грех по христианским меркам, но что же мне оставалось делать?! Навязчивый комплекс «хорошего человека» не позволял мне написать явку с повинной — я боялся косых взглядов и осуждений… Так что придется мне уже окончательно и бесповоротно наложить на себя руки.
Квартира наша располагалась на десятом этаже, так что шансы выжить были очень маленькими. Это и хорошо. Я взял лист бумаги и написал:
«В моей смерти прошу не винить никого, кроме майора Владимира Анатольевича Маликова. Ты мог бы и сам отомстить за погибшую от рук мафии Лиановского семью, но ты этого не сделал. Дам тебе один совет: не проси другого о мести за себя. Месть — замкнутый круг: сделанное тобой к тебе же вернется. На моей совести уже восемь смертей, но я этого не желал и сломал себе жизнь. Прощайте все. Новицкий В.М.».
Оставив записку на столе и положив рядом с ней тетрадь, я вернулся в спальню. Настя спокойно спала, не подозревая, что скоро станет вдовой. Я стоял и долго смотрел на нее.
— Прости меня, любимая, что покидаю тебя… — тихо сказал я. — Не вини меня… Счастья тебе с другим, более достойным тебя человеком…
Я, стараясь не разбудить супругу, поцеловал ее в лоб. Прошел на балкон и стал смотреть вниз. Времени было около четырех с половиной часов утра. Ветер ударил мне в лицо, пробрался под рубашку, заставив сжаться от холода. Но мне было все равно, холодно на улице или нет. Я снова посмотрел по сторонам — кругом шелестели ветвями на ветру деревья, не было ни машин, ни пешеходов, что меня порадовало.
Все же я боялся сделать то, о чем сейчас мечтаю, но деваться было некуда. Жить с осознанием того факта, что погубил невинного человека, невозможно. Гриша, почему же ты был столь правильным?.. Почему ты все-таки собирался доложить на меня в полицию, когда я тебе объяснял, из-за чего встал на скользкий путь?
Машинально сунул руку в карман и нашел там какую-то маленькую книжку; прочитал название и понял, что это тот самый сборник молитв, который подарил мне отец Порфирий в канун Нового года около тридцати лет назад, когда мне было семь лет. А я уже и забыл об этом. Но читать не стал — не до этого мне сейчас — а просто положил обратно в карман.
Держась за стену, я взобрался на перила балкона и снова посмотрел вниз — высота была подходящей для того, чтобы разбиться насмерть, чего мне и хотелось. «Господи, прости меня… Простите, Настя, Гриша и остальные…» — пробормотал я про себя и, сильно оттолкнувшись ногами от перил, полетел вниз. Единственное, что я успел почувствовать, это свист ветра в ушах, а потом резкий удар об асфальт, и долгожданная темнота накрыла меня с головой.
========== Эпилог ==========
От лица Анастасии Новицкой
Когда, проснувшись, я не обнаружила рядом Вадима, то сильно испугалась. Сколько я его ни звала, ответом была мне лишь тишина. Я сразу пошла искать его по всей квартире и, зайдя в гостиную, нашла на журнальном столике тетрадь, куда он записывал все свои воспоминания, и лист бумаги. Молясь, чтобы это не было предсмертной запиской, я стала читать. Но все-таки это было именно то, чего я опасалась больше всего. Быстро надев куртку, я выбежала на улицу и увидела большую толпу людей, оживленно что-то обсуждавшую. Догадавшись, в чем дело, я пробралась сквозь нее и увидела страшное зрелище: весь переломанный, с разбитой головой, Вадим лежал на асфальте в луже крови… боже мой, как мне неприятно вспоминать об этом… При виде этой картины мне стало плохо, и я, хоть и не упала в обморок, но пошатнулась и села прямо на асфальт. Народ, разумеется, сразу же оказался рядом… А придя в себя, я стала вызывать «скорую»: может быть, его еще можно спасти?
Врачи приехали и объявили, что ничего не могут сделать… Его увезли в морг, а я осталась, растерянная, пытаясь собраться с мыслями. Из-за чего он это сделал? Я не понимала: его записка ничего не объяснила, в ней он только обвинял во всем Маликова. Это показалось мне довольно странным: неужели за одиннадцать лет он так и не успокоился? Или он опять что-то совершил? Да, я не потеряла способности здраво рассуждать даже при виде своего любимого, лежавшего всего в крови…
Я вернулась обратно в квартиру и решила прочесть последние записи мужа. Может быть, я смогу найти ответы на мучающие меня вопросы?