— Ты жива?! — закричал он.
— Да, — чуть слышно ответили губы.
Он не знал, почему заплакал, от радости, наверное. Сорвал с себя шарф и подложил ей под голову.
— Потерпи, миленькая, потерпи, доченька.
Почему «доченька», он не знал, так вырвалось само собой.
Он потрошил полуобгоревшие чемоданы, собирал тряпье, укутывал ей ноги, ледяные руки. От быстрых движений его сильно тошнило, почему–то рвало кровью.
— Ну, как ты? — присел, склонился над нею. Из обмоток выглядывали только глаза, большие, темные.
— Ноги, — прошептала она.
— Погоди, я вот отдохну и костер устрою, отогреешься. Как руки, не отморозила?
— Не знаю.
Он расстегнул пуговицы дубленки, размотал ее руки и просунул их себе под мышки.
— Погоди, сейчас заломит.
Через минуту почувствовал, как дрогнули ее пальцы.
— Слава Богу, — вырвалось у него, — будем жить. Ты теперь потерпи без меня, костер нужен, а не то замерзнем к чертовой матери, слышь, Лала?
— Слышу, — прошептала она, и он увидел две бусинки слез, понял: она благодарила его.
Он облюбовал хвостовую часть самолета, воняло какой–то горелой гадостью, но здесь можно было спрятаться от потянувшего ветра. Он набросал еловых веток, поверх — тряпье, которое собрал вокруг самолета. Когда волочил ее по снегу в только что свитое им гнездо, она стонала. Живых больше не было.
Сильный костер у пролома скоро нагрел их укрытие. Она уснула, усталость сморила и его. Он не знал, сколько времени спал, но, судя по ярому огню костра, недолго. Она все так же была в забытьи, и теперь он, не стесняясь, мог разглядеть ее: глаза закрыты, губы чуть вздрагивали, будто шептали молитву, влажные волосы рассыпались у изголовья, он погладил их, нагнулся и вдохнул теплоту ее духов.
Серый потолок с трещинами на сгибах у стен, сортирный одинокий плафон над головой, экономно обрезанные под самый подоконник бурые шторы, стол, на нем телевизор с отломанным переключателем каналов. Он сел в кровати, потер лоб, потянулся к тумбочке за «беременной» бутылкой коньяка, приложился к горлышку — обожгло и затошнило. Несколько секунд слушал, как приживается спиртное в полыхающей груди, и после откинулся на подушку. Вспомнил прошедший вечер.
Пить он не собирался, приехал в аэропортовскую гостиницу, чтобы наутро, не суетясь, улететь. И все так бы и случилось, если бы не телефонный звонок, поднявший его с кровати.
— Алло. Добрый вечер, вас беспокоит служба досуга при гостинице «Полет». Не хотите провести вечер в компании милой девушки?
Его раздражение еще не улеглось и он достаточно грубо ответил:
— Я импотент.
На другом конце провода молчали, видимо, звонившая женщина соображала туго. А у него на лице появилась самодовольная улыбка.
— Но у нас хорошие девушки.
— А гимнастки есть?
Женщина опять замолчала.
— Извините, одну секундочку.
Он услышал в трубке отдаленный разговор и смех. И опять самодовольно улыбнулся.
— Есть. Заказывать будете?
— У нее какой разряд?
— Секундочку, — и скоро ответ: — Первый.
— Присылайте.
Он оделся, сходил в буфет за коньяком, и, как теперь помнил, это была не единственная ходка.
Голая перворазрядница стояла на руках, маленькие грудки по–козьи торчали в разные стороны. Ему было жаль ее. Он тоже пытался стоять на руках, но у них ничего не получилось, запыхавшиеся и совсем обессилевшие, они лежали потом на ковре у стены и курили.
«Ее звали, эту девушку по вызову… — он потер виски, силясь вспомнить, и вдруг: — Лала».
— Лала? — вслух повторил он и увидел в лужице коньяка свой билет на самолет.
Мысли смешались: «Лала там, в тайге, в хвостовом обломке!»
Он примчался в аэропорт, попытался что–то объяснить в справочной, потом в милиции, но там ему пригрозили вытрезвителем. Он вышел на привокзальную площадь, закурил, думая о красивой женщине в норковой шубе, которая осталась одна, и некому теперь поддержать костер, сказать слово. Она, наверное, уже потеряла его и плачет. Его тошнило от утренней порции коньяка, жгло грудь.
Дальше все произошло неожиданно и, как ему казалось, глупо. Ему завернули руки, надели наручники и запихнули в тесный «уазик».
В просторном кабинете, куда его завели, было несколько человек, все, кроме одного, в форме летчиков.
— Что случилось с самолетом? — спросил высокий мужчина, внимательно разглядывая его.
— Я не знаю, но на восемнадцатой минуте он завалился на правую сторону и начал падать.
— Кто этот сумасшедший?
— Да опоздавший на рейс.