— Ты не понял, здесь у тебя нет выбора. Мы пожали руки. Не вижу препятствий.
— Смотрите, я объясню, — сказал я спокойным тоном, переводя дыхание, — Человеческая память устроена так, что даже если вы пересечетесь с кем-то случайным взглядом, то мозгу потребуется не менее двух недель, чтобы стереть образ того человека. А если вы общались с ним, пусть даже несколько секунд, уйдут месяцы, а то и годы, чтобы забыть. Продолжая работать на вас, я не принесу результата.
— Нет, это ты смотри, — вскипел Плешецкий. Он наклонился ко мне через стол, сжал в руке ручку и процедил сквозь зубы: — Я нанял тебя для работы, и мне нужен конечный результат. Какими средствами ты пользуешься — меня не волнует. Другого пути нет, уяснил? — он скалил зубы, отчего у меня дрожали волосы на голове. — Ты думаешь, можешь вот так просто все бросить и уйти?
— Но я не прошу у вас оплаты. Я потратил много сил и времени, но облажался. Я признаю ошибку и отхожу в сторону, чтобы не навредить еще больше…
— А речи об оплате и не шло! Да, ты облажался. За это тебя вообще придушить мало! — выбросил он. Нервы накалились до предела, он еле сдерживал себя, а я не мог понять, чего он от меня хочет. Если единственно известное для него наказание — это физическое насилие, то я готов дать сдачи. Но он не размахивал кулаками, а лишь покраснел от злобы, сцепив зубы. — Но ты уясни — даешь заднюю, и все, что ты имеешь, будет разрушено.
— Что?
— Я говорю, например, о твоем единственном друге, у которого сыночек еще жизни не нюхал… — Он повернул ко мне ноутбук, на экране которого были фотографии с камеры наблюдения в отеле в тот день, когда Макс закладывал еду с фуршетного стола за обе щеки. — Как это всегда печально… — протянул Плешецкий, — …мать одиночка, не справляющаяся со своими обязанностями, к которой в дверцу стучат люди из органов опеки. Думаешь, сможет она дальше жить, когда ее и твоего дружка лишат родительских прав, а их любимого ребенка заберут на законных основаниях и поместят в детский дом? И по классике — ваше с Максимом Игоревичем заключение в исправительную колонию, как тебе такое? Может быть, дадут соседние камеры, кто знает… Но я, конечно, это гипотетически. Хотя, все в твоих руках.
— Вы это серьезно? — я не мог поверить в услышанное.
— Можешь съездить навестить одного паренька, он еще и года не отсидел. Может быть, найдете общий язык, раз уж вы коллеги.
— Какие коллеги?
— Ну как же. Ты сам спрашивал про детектива, который работал до тебя. Вот я и говорю — съезди, пообщайся.
Я нервно сглотнул. Несколько минут мы молча пилили друг друга глазами. Пока сказанное укладывалось в сознании, у меня скручивало желудок. Я боялся подумать, откуда он узнал о Максе, и как глубоко его уважают местные власти, если он разбрасывается такими серьезными угрозами. И почему все эти люди идут ему навстречу, если он невыносимый, безумный, самовлюбленный садист?
В глухом молчании завибрировал его телефон, и зрительный контакт разорвался. Я посмотрел в окно — дождь заливал стекла как из ведра. Как мне хотелось отмотать время назад… Смыть с себя всю эту грязь…
— Зайди, ты как никогда вовремя, — сказал Плешецкий кому-то и положил трубку.
Через три минуты в номер зашел высокий мужчина в сером костюме. Не хватало только черных очков, и он был бы похож на клишированного вышибалу.
— Знакомься, это Гриша, — сказал Плешецкий. — Пожмите руки, что вы…
Гриша протянул мне огромную как у медведя ладонь, и я вложил в нее свою маленькую хрупкую руку. Приветствие вышло болезненным, чего я и ожидал.
— Гриша с семи лет занимается борьбой, и даже выступал на областных соревнованиях… Какое место ты занял?
— Первое, — гаркнул он.
— Ах да… Гриша всегда занимал только первые места. Наверное, поэтому я его и нанял в качестве, так скажем, сопровождающего. С ним мне спокойнее, сплю как младенец, — усмехнулся Плешецкий. — Гриша, за сколько ты сломаешь этому приятному молодому человеку большеберцовую кость?
— За пять секунд, Артем Васильевич.
А я подумал, речь о деньгах.
— Пять секунд — это быстро, конечно, как считаешь? — спросил меня Плешецкий. — Хочешь проверить? Но я, если честно, и не сомневаюсь.
— Нет, — проскрипел я, глотая злобу.
— Славно! — Плешецкий хлопнул ладонями и широко улыбнулся. — Гриша, подожди меня в машине, я скоро спущусь.
Я проводил его взглядом и, когда за ним захлопнулась дверь, обратился к Плешецкому:
— Если она заметит, что я слежу за ней, что тогда?
Он пожал плечами, намекая, что это мои проблемы.