— Жалеешь? — спросил я полушепотом. От неуверенности мой голос сорвался, и я прозвучал как подросток.
Лика посмотрела в мои глаза, и вдруг стало так жарко. Холодный пот скатился по спине, оставляя за собой тонкую полосу из нервных окончаний на моей коже. Алкоголь ударил в голову, и я почувствовал неимоверное желание снова прикоснуться к ее губам, провести по ним кончиком языка, ощутить ее горячее дыхание, ласкать ее мягкую кожу… Но я держал себя в руках.
— Нет, — ответила Лика, и я понял, что наши чувства взаимны. — Твоя очередь.
— Хорошо, ээ-м… Сейчас… — я пытался вспомнить, что еще меня так поразило в речи Терентьева, и нащупал: — Вот — я никогда не… покупал себе игрушки…? Чтобы это ни значило! — я рассмеялся, понимая, что не могу уже связать и двух слов, а еще это дурацкое правило строить предложение с «я никогда не» вовсе выбило меня из сил.
— Это не правда! — Лика потянулась за стаканом, чтобы выпить, но вовремя осознала свою ошибку. — Так! Поясняю — Арс навыдумывал себе невесть что! Не смей в это верить!
Она сама срывалась на смех, а я не понимал, что она хочет до меня донести.
— Еще бы знать, во что не верить!
— Боже! — она в который раз покраснела и закрыла лицо руками. — Он думает, что я караулю все секс-шопы города только из-за того, что у Артема… — она не могла унять смех и собраться с силами произнести следующее: — …что у Артема не стоит!
— Погоди, что!? — она так заразительно смеялась, что я тоже не мог успокоиться. — Не стоит? Что не стоит?… Аа-аа… Стой, не поясняй! Я все понял! Ты, что, серьезно!?
— Ну да!
— А как же вы… А сколько вы… сколько вы женаты?
— Уже почти пять лет.
— Пять лет!? И все это время вы ни разу не…?
— Ну было когда-то. Очень давно. У нас эта тема под запретом… Но меня все устраивает! Лучше уж так…
— Чем как?
— Чем если бы я спала с ним из чувства долга, — разговор вдруг снова принял серьезную тональность. — Я его уже давно не люблю, и не смогла бы… В общем, не смогла.
— Почему тогда вы все еще вместе?
Мы забыли об игре. С этого момента мы просто разговаривали и пили в те моменты, когда становилось неловко.
— Это длинная история.
— Я готов слушать тебя хоть всю ночь.
Она обмакнула губы в виски, собираясь с мыслями. Лика вдруг показалась мне беззащитной, и я проникся глубочайшей жалостью к ней, не до конца осознавая почему во мне появилось это чувство.
— Моя мама болеет. Когда я была в одиннадцатом классе, она еще работала в музыкальной школе, преподавала фортепьяно, но ее настоятельно попросили уволиться. Она уже не могла элементарно стоять и часто выходила на больничный, а дети, с которыми она вела уроки, оставались без учителя. У нее подагра. И с каждый годом я замечаю, что ей все хуже и хуже. Иногда болезнь отступает, как сейчас, но она постоянно на уколах и лечение обходится очень дорого. А Артем он… Он уже давно помогает ей — нашел лучших врачей, оплачивает лечение и дает деньги на таблетки. Из-за того, что она чуть-чуть не доработала до пенсионного возраста — осталась без пенсии, и живет только за его счет. И поэтому я не могу от него уйти. Пока что не могу. Вообще, вся эта идея с арт-кафе у меня давно появилась в голове, но мне нужно выйти в плюс, и тогда, может быть, я смогу обеспечивать маму сама, и смогу уйти от Артема…
— Почему ты не устроишься на обычную работу?
— Он не разрешает. Я пыталась. Объясняла, что не могу сидеть дома без дела и тоже хочу чем-то заниматься, быть полезной. Но он будто чувствует, что если даст мне хоть немного свободы, то я от него уйду. Это ужасно, я знаю. Но я вышла за него в девятнадцать, и только потом осознала какая была тупая, — нервный смешок вырвался из ее груди. — Но мне тогда казалось, что другого выбора нет.
Смотря на ее боль, слыша отчаянье в ее голосе, я знал, что не могу оставить Лику наедине с этими разъедающими изнутри демонами. Тогда наконец-то у меня на многое открылись глаза. Я понял, почему Плешецкий так усиленно и беспочвенно ее ревнует, почему она скрывала свое кафе ото всех на свете, почему не делилась с матерью своими переживаниями. Она заняла позицию страдалицы. Жила ради других, и не могла понять, как выбраться из этой кабалы. Или просто боялась действовать, потому что рука у Плешецкого все же тяжелая.
— Я понимаю тебя, — сказал я, но Лика помотала головой, выражая сомнение. — Нет, правда. Когда я был чуть моложе… Чуть моложе моих семидесяти, — она едва улыбнулась, — я был женат.
— Да ну? — удивилась Лика.
— Это так странно?
— Нет, просто ты такой… закоренелый одиночка. Во всяком случае кажешься таким.