— О чем? — Она больше не кашляла, но голос был осипший. — О чем рассказать!?
— О том, что он следил за тобой, курица! Весь этот месяц! Следовал за тобой по пятам! Всюду! Следил за твоими подругами, даже подсылал своего дружка-напарника на открытие моего ресторана! Следил за тобой, когда ты была у своей тупой матери! Он следил даже, когда ты спала в своей постельке! День и ночь! День. И. Ночь.
Лика смотрела на меня глазами полными слез. Ее брови сомкнулись домиком, образовав на лбу складку, а губы тряслись. Я принял ее взгляд как выстрел в самое сердце.
Она разочаровалась.
Узнала правду самым поганым способом из всех возможных! Меня словно окатили ведром с помоями — настолько сильно я презирал себя в тот момент. Мне хотелось кричать. Рвать и метать. Хотелось вцепиться в глотку Плешецкого! Душить его, смотреть как белки его глаз краснеют, как синеют губы, как грудь перестает вздыматься от подступающего кислорода!
Но суть оставалась одна — я предал ее доверие. И больше никогда не смогу его вернуть.
— Это правда? — прошептала она сквозь слезы. Она продолжала смотреть в мои глаза. Может быть, мизерная надежда все еще таилась в уголке ее сердца, но, как бы мне ни было больно, я утвердительно кивнул.
И тогда она схватилась за голову. Отвернулась. И по кабинету раздался ее отчаянный и надрывный крик. Крик, раздирающий душу. Леденящий кровь.
Заставляющий забыть о том, кто ты есть и что ты здесь делаешь.
— Кстати о твоем дружке, — сказал Плешецкий практически довольным голосом. Он поднес к моему носу телефон, и с трудом сосредоточив взгляд, я увидел на экране Марину, зовущую на помощь, и Мишку, надрывно плачущего и трясущего стенку кроватки.
— Что ты с ними сделал!? — вскрикнул я.
Схватив Плешецкого за рукав, я дернул его на себя. Он повалился на пол, потеряв равновесие, выронил телефон. Воспользовавшись случаем, я наклонился на него и принялся душить. Мои ладони сомкнулись на его шее, и я почувствовал прилив сил. Вдруг мне показалось реальным его убить, но в этот момент он дал отпор. Мы сцепились в нелепой драке, валяясь на полу. Случайно я ударил Терентьева ногой, и тот отскочил, а Плешецкий пытался крикнуть ему, чтобы не стоял столбом, но я надавил пальцем на ямку под его шеей, и он умолк. В ответ он царапал мне лицо, но я не собирался отступать. Пусть он сломает об меня все свои ногти!
— Что там происходит!? — крикнула Лика, обращая мое внимание обратно в реальность. — Что ты сделал!?
Оглянувшись, чтобы проследить за ее взглядом, я ослабил хватку. Плешецкий нанес удар в ухо, соскочил на ноги и побежал за Ликой в коридор. Я пытался собрать картинку воедино, игнорируя звон в ушах и стекающую по щеке теплую кровь.
Я заслуживал каждый удар Плешецкого. Более того, если бы это был «Бойцовский клуб», то я непременно добавил бы пару-тройку затрещин и от себя. Собрав волю в кулак, я встал на колени, проглотив рвотный рефлекс, затем поднялся на ноги и медленно переставляя ноги вышел из кабинета. Меня окутало жаром, по виску скатилась капелька пота. Казалось, я иду в адском котле, который готовили все три года, что я выслеживал женщин.
Я понял, что это не из-за лихорадки мне было так жарко. Кафе полыхало ярче, чем светило солнце в самый яркий день. Горело все — столы, картины, бар и сцена. Пламя занялось на бархатных шторах, кусая их снизу, проглатывая и продвигаясь к потолку. В центре слепящего кострища на колени упала Лика. Она кричала, но я не слышал ее слов. Она ревела, но я не видел ее слез. Она ненавидела.
И я чувствовал ее ненависть.
— Что ты наделал!?
Она схватила скатерть со стола, стоящего в отдалении от пожара, и бросилась в самое пекло. Горели плоды ее труда.
Горела ее душа.
— Надо уходить отсюда! — крикнул Терентьев, но на него никто не обратил внимание. Спасая свою шкуру, он бросил все и побежал к выходу.
Плешецкий же бросился за Ликой, обхватил ее сзади в обездвиживающие объятья, но она рвалась тушить пожар.
— Нет! Нет! — кричала она.
Плешецкий сжал ее челюсть, склонился к уху и сказал:
— Смотри, паскуда, что бывает, когда ты смеешь перечить мне.
Она лишь громко рыдала, зажмурившись.
— Это все, что ты смог придумать!? — выкрикнул я сквозь шум пламени. — Прийти, как обиженная девчонка, и все тут разгромить!? Поджать губки и топнуть ножкой?
Он обернул ко мне разъяренный взгляд.
— Повтори!?
— Оно и понятно — раз не стои́т, то и мужских поступков от тебя не требуется!
Плешецкий выпустил Лику, и та чуть не упала лицом на горящий стол. Вовремя спохватившись, она завалилась в сторону и осталась невредимой. Он кинулся на меня, извергая громогласный рык, я же подался на встречу.