Внезапно в зловещей ночной тишине пронзительно скрипнуло колесо шестой от головы коляски.
— Ч-ш-ш! — зашипел на него рикша под номером семь.
— Дуй бу цси (извините, кит.) — пролепетало в ответ колесо и заткнулось.
Снова только шум ветра в кронах маньчжурских сосен и тоскливые крики маньчжурского филина окружают крадущихся.
Медленно, но уверенно отряд приближается к берегу моря. Шум прибоя всё громче. Вот грунт под ногами сменяется твёрдой поверхностью, идти становится легче, только брызги солёной воды падают на одежду. Плохо одетые китайцы промокают и начинают дрожать от холода. Чтобы не стучать зубами, они зажимают в челюстях палочки для еды.
Ещё несколько десятков метров, и навстречу неизвестному в плаще из темноты выходит зловещая личность, тоже несущая потайной фонарь. Встретившись, они освещают лица друг друга. Разглядев один – усы, второй – чёрную повязку на одном из глаз собеседника, делают фонарями тайные знаки, после чего сходятся ближе.
— Господин Куро Хуге (Чёрная Борода) ?– на всякий случай спрашивает усатый.
— Да, это я, капитан шхуны «Араберра-Мару» Куро Хуге. Принесри? — интересуется одноглазый в треуголке.
— Это было непросто, – оглянувшись, отвечает человек в плаще. — Прибавить бы надо!
— Есри там будет важная информация, допратим потом, — пресекает зарождающуюся дискуссию его оппонент. — Маро времени дря ненужного спора. Вот ваши фунты стеррингов.
Усатый морщится — слишком часто он сам забывал об отложенной оплате, чтобы верить в таких вопросах другим, но спорить не решается.
Пират передаёт плащеносцу кожаный кошель, звон из которого для уха продающего чужой труд слаще райской музыки, и в этот момент ночную тьму вдребезги разносит магниевая вспышка фотографического аппарата. Откуда-то сверху на верёвках стремительно падают к земле затянутые в чёрное фигуры с укороченными мосинками на груди.
— Всем стоять! Стоять, тля!
Непонятливый рикша получает прикладом по почкам и укладывается мордой в мокрый бетон.
На море вспыхивают белые солнца корабельных прожекторов, освещая болтающуюся на якорях шхуну, вытащенную на берег шлюпку и схватившихся было за «арисаки» гребцов. Пиратов от моря отрезали шесть миноносцев, две канонерские лодки и броненосный крейсер первого ранга «Баян».
Усатый пытается отбросить кошель с деньгами в сторону, но его рука сжата стальными пальцами стража закона. Страж палит в небо из револьвера (наган-специальный, укороченный, образца 1898 года, длина ствола 2,5 дюйма, калибр 7,62 мм, семиизарядный, воронёный, рукоять с накладками из морёной осины, может применяться для оглушения зомби, оживших мертвецов и прочей нечисти) сдувает дымок со ствола и радостно орёт:
— А ну, грабли в гору, господа шпиёны и прочая резко уголовная шелупонь! От Запийсала ще нихто не уходив!
Элитные бойцы из отряда жандармов особого назначения подводят пленников к расположившемуся в пароконном экипаже наместнику.
— С япошкой всё ясно, а на Гюльчатай стоит посмотреть. Покажите мне его морду, ребята. Пора, пора сдёрнуть покрывало таинственности с этой загадочной личности.
Запийсало одним рывком лишает усатого его козырного плаща.
— Ба-а! — радостно тянет наместник, которого за глаза уже прозвали Александром Свирепым. — Да это же наш князюшка! А чего это гордый сын кавказских вершин делает на этом сыром и негостеприимном галечном побережье? Не плачут ли без вас золотые пески Ахтамара или как там ещё их кличут?
— Как честный патриот, я собирался выяснить маршруты вражеских разведчиков и принять меры по захвату и задержанию…
— А авторский экземпляр лучшей части досье нашего бравого полицмейстера вы взяли с собой исключительно для того, чтобы пиратская шхуна глубоко осела в воде и не могла удрать от патрульного миноносца? – ехидно интересуется наместник.
— Ваша проницательность не имеет границ, – обрадовался Гейцати-заде, старательно подмигивая наместнику. Знаменитые усы распушились и подались в стороны.
Александр Свирепый, любуясь мерзавцем, откидывается на кожаных подушках экипажа.
— Запийсало!
— Слухаю, Ваше сиятельство!
— У… — наместник вспоминает о недопустимости нецензурных выражений в художественном произведении и поправляется: — Дай господину князю в ухо, да посильнее.
— Это произвол! — не решаясь подняться с бетона, вопит горец. — Я буду жаловаться всюду, мой голос услышат везде, где у людей свободного мира ещё остались уши!