Войдя в небольшое помещение, осветитель с любопытством огляделся. Было, в принципе, всё привычно. Ну подумаешь, городовой… Регулярно перекуривая в компании зашитого в шкуры варвара, гламурной блондинки, одетой согласно дресс-коду двадцать какого-века и небритого ковбоя в клетчатой рубахе, перестаешь обращать внимание на условности. Так что насквозь пропахший восточными благовониями типичный салун Дикого Запада, с простреленной стойкой и столиками в виде неподъемных пней, когнитивного диссонанса не вызвал. Непрерывно кланяясь, дядюшка Хо провёл почетных гостей к особо большой колоде и стал расставлять чашечки, плошечки, флакончики и курительницы. Всё это он доставал, казалось, из широких рукавов своего расшитого восточным зверьем халата.
Полицейский нахмурился:
— Не то ты ставишь, дядюшка. Или совсем зрение потерял? Ты чего, не видишь, что господин совсем больной?
Салунщик только мигнул, и посреди столика крепко встала солидная бутыль, гордо объявившая всему миру своей этикеткой, что содержимое ея именуется «Столовое вино №20». В углу наклейки скромно, не бросаясь в глаза, мельчила надпись: 451о по Фаренгейту.
По-прежнему молча восточный кудесник материализовал два стакана с родными до боли гранями и попытался исчезнуть. Но городовой величественным жестом остановил трактирщика:
— Рядом сидай! Или не в России живёшь?
Дядюшка Хо вошёл в новый цикл поклонов, но от удара широкой ладони по столешнице очнулся и робко присел на краешек чудовищного по своей крепости табурета.
— Таки будем знакомы, — ловким движением срывая сургуч с горлышка, и разливая жидкость по стаканам, объявляет банкующий, — Я буду урядник Запийсало, это, — он небрежно кивает в сторону хозяина, — Дядюшка Хо, почтенный трактирщик.
— Александр Листвин, — привстаёт осветитель, и, повинуясь какому-то чутью, добавляет, — Честь имею!
Все настороженно замолкают, но Листвин поднимает стакан, и громко произносит:
— За здоровье, господа!
Здоровыми быть хотят все, бутыль быстро пустеет. Появляются племянницы дядюшки, но быстро смекнув, что конкуренции с белой, очищенной, им не выдержать, исчезают. А за столом идёт важный разговор: о мужской солидарности, о том, что все друг друга уважают, и о мировой политике. Дядюшка Хо оказался угнетенным и обиженным представителем…. В общем, то ли Амана, то ли кармана. Главное, пьёт наравне со всеми, и всё прекрасно понимает. Потом, дядюшка встаёт, задумчиво заглядывает в стакан и произносит тост. На родном. Выпив, вздыхает с облегчением, и падает.
— Как он мудро сказал, — роняет слезу во что-то плавающее в миске Запийсало, и тянется за бутылью. Что-то плавающее в миске моргает ему в ответ.
— Жаль, конечно, что так быстро ушёл, видно дела…
— А что он сказал?
— Не знаю, но – мудро!
Поправление здоровья доходит до максимума, потом до минимума и вновь устремляется вверх. В какой-то момент Листвин замечает, что у него на коленях сидит какая-то китаянка и подпевает двум своим подругам, сидящим на коленях у Запийсало. Все хором поют что-то странное. Прислушавшись, Александр смекает, что сам он исполняет попурри из советских песен, городовой старательно вытягивает «Нэсе Галя воду», а девушки тоненько, но решительно чирикают что-то напоминающее «Алеет Восток». Но поют все дружно, и, главное, душевно.
Потом девушки опять пропадают, а осветитель, схватив полицейского за ворот, вопрошает строго, но справедливо:
— Ты, мил-человек, о тринадцатом отделе Его Императорского величества, канцелярии, слышал?
— Ни-и-и, — таращит оловянные глаза городовой.
— И правильно! — одобряет его новоявленный спецжандарм, — Вставай, пойдём к наместнику! Родина в опасности!!
Мостовая была булыжной, и она раскачивалась.
— Городовой!
— Ась, вашбродь?
— Мы – моряки?
— Никак нет!
— А почему мы в море?
Хрясть! Запийсало с размаха ложится на мостовую и начинает тщательно щупать булыжники.
— Здесь сухо! Моря не обнаружено!
— Ищи лучше! Раз качает, значит, море! А раз море, то подавай корабль! Ибо, когда Россия в опасности, нечего за булыжники держаться!
Пролётка нашлась быстро. Александр захотел выгнать кучера, ибо тот был одет не по форме, без тельняшки и бескозырки, но городовой упросил дать шанс человеку, и спасители тронулись в путь.
Развалившись на мягком диване, осветитель задумчиво смотрит на своего помощника и невежливо спрашивает:
— Слушай, Запийсало, а как тебя зовут?
— Тарас! — гордо отвечает полицейский, бдительно озирая окрестности.