На этой-то особѣ сосредоточился взглядъ м-ра Винкеля при входѣ въ комнату президента. М-ръ Пикквикъ спѣшилъ рекомендовать:
— Почтенный другъ нашего друга. Сегодня мы узнали, что общій другъ нашъ состоитъ на службѣ въ здѣшнемъ театрѣ, хотя онъ собственно не желаетъ приводить это въ извѣстность. Почтенный джентльменъ принадлежитъ тоже къ обществу актеровъ. Онъ собирался разсказать намъ маленькій анекдотъ изъ жизни людей этой профессіи.
— Кучу анекдотовъ! — подхватилъ зеленофрачный незнакомецъ вчерашняго дня. Онъ подошелъ къ м-ру Винкелю и продолжалъ вполголоса дружескимъ тономъ. — Славный малый… тяжкая профессія… не то, чтобъ актеръ… всѣ роды бѣдствій… горемычный Яша… такъ мы его прозвали.
М-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ учтиво раскланялись съ "Горемычнымъ Яшей" и, потребовавъ себѣ пунша, въ подражаніе членамъ остальной компаніи, усѣлись за общій столъ
— Теперь, стало быть, вы можете разсказать намъ свою повѣсть, — сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Мы съ удовольствіемъ готовы слушать.
"Горемычный Яша" вынулъ изъ кармана грязный свертокъ бумаги и, обращаясь къ м-ру Снодграсу, поспѣшившему вооружиться записной книгой, — спросилъ охриплымъ и басистымъ голосомъ:
— Вы поэтъ?
— Я… Я… немножко: поэзія — мой любимый предметъ, — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ, нѣсколько озадаченный неожиданнымъ вопросомъ.
— О! поэзія — то же для жизни, что музыка и свѣчи для театра: она животворитъ и просвѣщаетъ всякаго человѣка, выступающаго на сцену жизни. Отнимите y театра его искусственныя украшенія, и лишите жизнь ея фантастическихъ мечтаній: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.
— Совершенная правда, сэръ! — отвѣчалъ м-ръ Снодграсъ.
— Сидѣть передъ сценой, за оркестромъ, — продолжалъ горемычный джентльменъ, — значитъ то же, что присутствовать на какомъ-нибудь блестящемъ парадѣ и наивно удивляться шелковымъ тканямъ мишурной толпы: быть на самой сценѣ, значитъ принадлежать къ дѣйствующимъ лицамъ, посвятившимъ свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвѣстность, голодная смерть, совершенное забвеніе — все можетъ случиться съ человѣкомъ. Такова судьба!
— Истинно такъ! — проговорилъ м-ръ Снодграсъ.
Такъ какъ впалые глаза горемычнаго джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то онъ считалъ своей обязанностью сказать что-нибудь въ подтвержденіе его словъ.
— Пошевеливайся, что ли! — сказалъ съ нетерпѣніемъ испанскій путешественникъ, — раскудахтался, какъ черноглазая Сусанна… тамъ въ переулкѣ… Ободрись и начинай!
— Передъ началомъ не угодно ли еще стаканчикъ пунша? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.
— Не мѣшаетъ. Вино и поэзія — родныя сестры, и я не думаю, чтобъ кто-нибудь изъ людей съ джентльменскими наклонностями сомнѣвался въ этой истинѣ, утвержденной вѣками.
Горемычный джентльменъ, проглотивъ залпомъ полстакана пунша, принялся читать и въ то же время разсказывать слѣдующій анекдотъ, отысканный нами въ "Запискахъ клуба", подъ заглавіемъ:
Повѣсть кочующаго актера.
"Нѣтъ ничего чудеснаго въ моей исторіи, — сказалъ "Горемычный Яша", — ничего даже необыкновеннаго не найдетъ въ ней человѣкъ, хорошо знакомый съ разнообразными явленіями житейской суеты. Болѣзнь и нищета — обыкновенные спутники человѣческой жизни. Я набросалъ эти строки единственно потому, что лично зналъ несчастнаго героя своей незатѣйливой исторіи. За нѣсколько лѣтъ передъ этимъ я слѣдилъ за нимъ шагъ за шагомъ, до тѣхъ поръ, пока онъ, наконецъ, тѣломъ и душой, не погрузился въ мрачную бездну, откуда уже никогда не могъ выбраться на божій свѣтъ.
"Человѣкъ, о которомъ намѣренъ я говорить, былъ скромный пантомимный актеръ, и слѣдовательно — горькій пьяница, какъ почти всегда бываетъ y насъ съ людьми этого разряда. Въ лучшіе дни, прежде чѣмъ ослабили его развратъ и болѣзнь, онъ получалъ порядочное жалованье и, при воздержной жизни, могъ бы, вѣроятно, получать его еще нѣсколько лѣтъ. Говорю н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_о, потому что эти люди всего чаще оканчиваютъ свою карьеру ранней смертью, или вслѣдствіе неестественнаго изнуренія и возбужденія тѣлесныхъ силъ преждевременно утрачиваютъ тѣ физическія способности, на которыхъ единственно основываются ихъ средства къ существованію. Какъ бы то ни было, господствующая его страсть возрастала и усиливалась съ такой быстротой, что въ скоромъ времени оказалось невозможнымъ употреблять его въ тѣхъ роляхъ, гдѣ онъ исключительно былъ полезенъ для театра. Трактиръ имѣлъ для него чарующую силу, и никогда не могъ онъ устоять противъ искушеній соблазнительной влаги. Запущенная болѣзнь и безнадежная нищета, сопровождаемыя преждевременной смертью, неизбѣжно должны были сдѣлаться его удѣломъ, еслибъ онъ упорно продолжалъ идти по той же дорогѣ. Однакожъ, онъ дѣйствительно шелъ по ней очертя голову, не оглядываясь назадъ и не видя ничего впереди. Послѣдствія были ужасны: онъ очутился безъ мѣста и безъ хлѣба.
"Случалось ли вамъ видѣть, какое полчище оборванныхъ и жалкихъ бѣдняковъ принимаетъ участіе въ театральныхъ представленіяхъ, какъ скоро разыгрывается какая нибудь пантомима, или пьеса въ восточномъ вкусѣ? Это собственно не актеры, правильно ангажированные, но балетная толпа, хористы, клоуны, паяцы, которыхъ распускаютъ тотчасъ же послѣ спектакля, до тѣхъ поръ, пока вновь не окажется нужда въ ихъ услугахъ. Къ такому-то образу жизни принужденъ былъ обратиться мой герой, и скудный заработокъ при одной ничтожной театральной группѣ, платившей нѣсколько шиллинговъ въ недѣлю, доставилъ ему снова несчастную возможность удовлетворять свою роковую страсть. Но и этотъ источникъ скоро изсякъ для него: трактирныя похожденія, принимавшія съ каждымъ днемъ самый безпорядочный и буйный характеръ, лишили его скуднаго заработка, и онъ буквально доведенъ былъ до состоянія, близкаго къ голодной смерти. Изрѣдка только удавалось ему выманить взаймы какую-нибудь бездѣлицу отъ своихъ старыхъ товарищей, или зашибить копейку въ какомъ-нибудь балаганѣ, и пріобрѣтеніе его, въ томъ и другомъ случаѣ, немедленно спускалось въ кабакѣ или харчевнѣ.
"Около этого времени я былъ ангажированъ на одинъ изъ второстепенныхъ лондонскихъ театровъ, и здѣсь-то опять, сверхъ всякаго ожиданія, встрѣтился я съ несчастнымъ героемъ, котораго уже давно выпустилъ изъ вида; потому что я странствовалъ по провинціямъ, a онъ скрывался въ грязныхъ захолустьяхъ Лондона, и никто изъ насъ не зналъ, чѣмъ и какъ онъ жилъ. Окончивъ свою роль, я переодѣвался за кулисами и собирался идти домой, какъ вдругъ кто-то ударилъ меня по плечу. Во всю жизнь не забыть мнѣ отвратительнаго вида, который встрѣтилъ мой взоръ, когда я обернулся назадъ. То былъ мой герой, одѣтый для пантомимы, со всею нелѣпостью клоунскаго костюма. Фантастическія фигуры въ "Пляскѣ смерти", уродливыя и странныя каррикатуры, нарисованныя когда-либо на полотнѣ искуснымъ живописцомъ, никогда не могли представить и въ половину такого ужаснаго, замогильнаго лица. Его пухлое тѣло и дрожащія ноги, — безобразіе ихъ во сто разъ увеличилось отъ фантастическаго костюма, — стеклянные глаза, странно противорѣчившіе толстому слою румянъ, которыми было испачкано его лицо; трясущаяся голова, карикатурно разукрашенная пестрой шапкой съ развѣвающимися перьями, длинныя костлявыя руки, натертыя и вылощенныя мѣломъ: все это сообщало его наружности отвратительный, гадкій и такой неестественно-ужасный видъ, о которомъ я до сихъ поръ не могу и подумать безъ замиранія сердца. Онъ отвелъ меня въ сторону и началъ дрожащимъ голосомъ исчислять длинный рядъ недуговъ и лишеній, умоляя, какъ водится, ссудить ему нѣсколько шиллинговъ на самое короткое время. Получивъ отъ меня деньги, онъ опрометью бросился на сцену, и черезъ минуту я слышалъ оглушительный смѣхъ и дикій ревъ, которыми сопровождались его первые прыжки и кувырканья.