"Трогательно видѣть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дѣламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тѣло, между тѣмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцѣлимымъ недугомъ; но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнѣйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлѣніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнѣйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему; y него роль въ нынѣшнемъ спектаклѣ. Поздно. Пора идти. Зачѣмъ они останавливаютъ его? Зачѣмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нѣтъ! за него уцѣпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслѣдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послѣдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдѣлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сценѣ; онъ игралъ. Послѣ минутной паузы, онъ проревѣлъ послѣдній куплетъ какой-то оглушительной пѣсни. Вотъ онъ опять въ трактирѣ: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ; но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслѣдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.
"Слѣдовалъ затѣмъ періодъ кратковременнаго забытья. Усталые члены успокоились, онѣмѣли, и въ комнатѣ распространилась тишина, прерываемая только удушливымъ дыханіемъ чахоточной жены. Но вотъ онъ опять воспрянулъ и душой, и тѣломъ и снова обратился къ занятіямъ прошедшей жизни. На этотъ разъ пробирается онъ впередъ и впередъ, черезъ длинный рядъ сводчатыхъ комнатъ и каморокъ, тѣсныхъ, узкихъ, мрачныхъ и низкихъ до того, что ему на карачкахъ надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернетъ онъ голову или руку, вездѣ и все заслоняетъ ему путь. Миріады насѣкомыхъ жужжатъ и прыгаютъ въ спертомъ и затхломъ пространствѣ, впиваются въ уши и глаза, въ ротъ и ноздри, кусаютъ, жалятъ, высасываютъ кровь. Пресмыкающіеся гады гомозятся и кишатъ на потолкѣ и стѣнахъ, взбираются на его голову, прыгаютъ и пляшутъ на его спинѣ. Прочь, прочь, кровопійцы! И вдругъ мрачный сводъ раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздухъ прояснился, насѣкомыя исчезли, гады провалились; но мѣсто ихъ заступили фигуры мрачныя и страшныя, съ кровожадными глазами, съ распростертыми руками. Все это старые пріятели, мошенники и злодѣи, сговорившіеся погубить его. Вотъ они смѣются, фыркаютъ, дѣлаютъ гримасы, и вотъ — прижигаютъ его раскаленными щипцами, скручиваютъ веревкой его шею, тянутъ, давятъ, душатъ, и онъ вступаетъ съ ними въ неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконецъ, послѣ одного изъ этихъ пароксизмовъ, когда мнѣ стоило неимовѣрныхъ трудовъ удерживать его въ постели, онъ впалъ, повидимому, въ легкій сонъ. Утомленный продолжительнымъ и безпокойнымъ бодрствованіемъ, я сомкнулъ глаза на нѣсколько минутъ; но вдругъ сильный толчекъ въ плечо пробудилъ опять мое усыпленное вниманіе. Больной всталъ и, безъ посторонней помощи, усѣлся на своей постели: страшная перемѣна была на его лицѣ; но сознаніе, очевидно, воротилось къ нему, потому что онъ узналъ меня. Ребенокъ, бывшій до этой поры безмолвнымъ и робкимъ свидѣтелемъ неистовыхъ порывовъ страждущаго безумца, быстро вскочилъ на ноги и съ пронзительнымъ крикомъ бросился къ своему отцу. Мать поспѣшно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бѣшеный мужъ не изуродовалъ дитя; но, замѣтивъ страшную перемѣну въ чертахъ его лица, она остановилась, какъ вкопанная, подлѣ постели. Онъ судорожно схватился за мое плечо и, ударивъ себя въ грудь, розинулъ ротъ, дѣлая, повидимому, отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Напрасный трудъ! Онъ протянулъ правую руку къ плачущему младенцу и еще разъ ударилъ себя въ грудь. Мучительное хрипѣніе вырвалось изъ горла — глаза сверкнули и погасли — глухой стонъ замеръ на посинѣлыхъ устахъ, и страдалецъ грянулся навзничь — мертвый!"
Намъ было бы весьма пріятно представить нашимъ читателямъ мнѣніе м-ра Пикквика насчетъ исторіи, разсказанной странствующимъ актеромъ; но, къ несчастію, мы никакъ не можемъ этого сдѣлать вслѣдствіе одного совершенно непредвидѣннаго обстоятельства.
Уже м-ръ Пикквикъ взялъ стаканъ и наполнилъ его портвейномъ, только-что принесеннымъ изъ буфета; уже онъ открылъ уста для произнесенія глубокомысленнаго замѣчанія: "именно такъ", — въ путевыхъ запискахъ м-ра Снодграса объяснено точнѣйшимъ образомъ, что маститый президентъ дѣйствительно открылъ уста, — какъ вдругъ въ комнату вошелъ лакей и доложилъ:
— Какіе-то джентльмены, м-ръ Пикквикъ.
Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свѣтъ лишился дополнительныхъ замѣчаній великаго мужа, которымъ, безъ сомнѣнія, суждено было объяснить многіе загадочные пункты психологіи и метафизики. Бросивъ суровый взглядъ на слугу, м-ръ Пикквикъ окинулъ испытующимъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ членовъ, какъ будто требуя отъ нихъ извѣстій относительно новыхъ пришельцевъ.
— Я знаю, кто это, сказалъ м-ръ Винкель, — ничего! Это мои новые пріятели, съ которыми я сегодня познакомился по весьма странному стеченію обстоятельствъ. Прекраснѣйшіе люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надѣюсь, вы ихъ полюбите.
— Мы очень рады ихъ принять, — добавилъ онъ, обращаясь къ слугѣ.
М-ръ Пикквикъ успокоился, и физіономія его совершенно прояснилась. Между тѣмъ отворилась дверь, и въ комнату, одинъ за другимъ, вошли три джентльмена.
— Подпоручикъ Теппльтонъ, — сказалъ м-ръ Винкель, — подпоручикъ Теппльтонъ, м-ръ Пикквикъ, докторъ Пайнъ, м-ръ Пикквикъ — Снодграса вы уже видѣли: другъ мой Топманъ, докторъ Слемм…
Здѣсь м-ръ Винкель долженъ былъ остановиться, потому что на лицахъ Топмана и доктора выразилось сильнѣйшее волненіе.
— Я уже встрѣчался съ этимъ джентльменомъ, — сказалъ докторъ многозначительнымъ тономъ.
— Право! — воскликнулъ м-ръ Винкель.
— Да, и съ этимъ также, если не ошибаюсь, — продолжалъ докторъ, бросая пытливый взглядъ на незнакомца въ зеленомъ фракѣ.
— Ну, тѣмъ лучше, докторъ. Я радъ.
— Вчера вечеромъ этотъ джентльменъ получилъ отъ меня весьма важное приглашеніе, отъ котораго, однакожъ, онъ счелъ нужнымъ уклониться.
Сказавъ это, докторъ Слеммеръ бросилъ на незнакомца величественный взглядъ и шепнулъ что-то на ухо своему пріятелю, подпоручику Теппльтону.
— Неужто! — проговорилъ тотъ.
— Увѣряю тебя.
— Въ такомъ случаѣ скорѣй къ развязкѣ,- сказалъ съ большою важностью владѣлецъ походнаго стула.
— Погоди, Пайнъ, перебилъ подпоручикъ. — Позвольте спросить васъ, сэръ, — продолжалъ онъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, начинавшему уже приходить въ крайнее разстройство отъ этихъ таинственныхъ и неучтивыхъ переговоровъ, — позвольте спросить, къ вашему ли обществу принадлежитъ этотъ джентльменъ въ зеленомъ фракѣ?
— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ м-ръ Пикквикъ. — Онъ нашъ гость.
— Онъ членъ вашего клуба, если не ошибаюсь? — продолжалъ подпоручикъ вопросительнымъ тономъ.
— Совсѣмъ нѣтъ.
— И онъ не носитъ форменнаго фрака съ вашими пуговицами?
— Нѣтъ, сэръ, никогда! — отвѣчалъ озадаченный м-ръ Пикквикъ.
Подпоручикъ Теппльтонъ повернулся къ доктору Слеммеру и сомнительно пожалъ плечами. Маленькій докторъ бѣсновался и бросалъ вокругъ себя яростные взгляды, м-ръ Пайнъ злобно смотрѣлъ на лучезарную физіономію безсознательнаго Пикквика.
— Сэръ, — сказалъ докторъ, вдругъ повернувшись къ м-ру Топману, при чемъ этотъ джентльменъ привсталъ и вздрогнулъ, какъ будто кольнули его булавкой въ ногу, — сэръ, вы были вчера вечеромъ на балу?
М-ръ Топманъ слабымъ и нерѣшительнымъ голосомъ пролепеталъ утвердительный отвѣтъ.