По сем известии Альберт, конечно же, с намерением произвести в действо угрозы свои, взяв кинжал, приставил его к груди служанки, говоря, что непременно пронзит ее, ежели тот же час не откроет причины притворного своего отчаяния и не уведомит, что произошло с Гильдегардою. Страх смерти дал ей восчувствовать, что приняла на себя комиссию, которой не могла выполнить, и она призналась, что Гильдегарда действительно скрылась; что, пришедши к ней для услуг, уведомилась она о ее уходе и, узнав тогда же, что задержали Рихарда, вознамерилась сокрытие Гильдегарды употребишь на освобождение графа, который платил ей за то, что вводила его в комнаты своей госпожи; что и в прошедшую ночь введен он был ею в комнаты Гильдегарды и оставался с нею.
— Надеялась, — присовокупила она, — криками своими побудить всех живущих в замке к погоне за Гильдегардою, так что граф останется без стражи, и я могу освободить его от оков. И как, действительно, остался с ним один только служитель, то я думала привесть его в робость своим кинжалом и спасти, против воли его, графа.
— Вероломный! — вскричал герцог, бросив на графа свирепый взор. — Что ты сделал с моею дочерью? Она, верно, похищена твоими соумышленниками.
Новая гримаса вместо ответа возвестила предательское удовольствие гнусной души его.
Альберт приказал заключить служанку в безопасное место и клялся, что ежели она с графом будут упрямиться объявить о месте, в котором скрыта дочь его, то подвергнутся жесточайшим мучениям; но граф не преставал хранить молчание. Потом герцог велел призвать служителей Рихарда, и они все предстали, кроме одного.
— Где же Гондемар? — вскричал Альберт.
Они отвечали, что ушел неизвестно куда. Альберт уверился тогда, что Гондемар похитил его дочь по приказанию своего господина; но что она должна быть сокрытою в замке, ибо у ворот находилась крепкая стража, чрез стены же перелезть было никак не можно. Несчастный Альберт терялся в размышлениях, не зная, к чему приступить; наконец решился, по совету Гримоальда, немедленно приковать Рихарда в одной из комнат отделения, обитаемого духами, а сестру его в другой, не разбирая никаких для них удобностей и наблюдая только, чтобы они были как возможно друг от друга отдалены.
Здесь пронырства графа остались без всякого действия и развращения его лишились всех наслаждений своих. Его оставили одного в жертву бешенству своему в самой обветшалой комнате, какую только приискать могли. Циновка из тростника служила ему постелею, и вместо роскошных яств, коими он пресыщался, дали малое количество грубого кушанья и положили пред ним немного сучьев и род железной жаровни вместо камелька. Несколько времени не радел было он о употребления их, но дождь и ветер, проницающие сквозь расщелины потолка и стен, принудили его согреваться от жаровни, в которой уголья почти уже погасали.
Изнуренный бессильным свирепством своим, не возмогшим ни прервать, ни облегчить его оков, распростерся он на циновке; но тщетно искал успокоения, и ночь показалась ему необычайно долгою. Один тусклый блеск жаровни освещал его жилище. Дрова почти все сгорели, и он с тщательностию обирал уже остатки их; при всем том, чтоб несколько умерить жестокость холода, должен был почти задыхаться от дыма, потому что комната его не имела, кроме расщелин в стенах, другого для него выхода. Окна были наглухо заколочены и не впущали никакого света: одним словом, комната сия уподоблялась темнице, в которой не можно было ничего ни видеть, ни слышать.
В сем ужасном положении Рихард старался заснуть и по временам забывался, но терзания его совести, вместо раскаяния, часто прерывали его сон. Лишь только начал было засыпать, как пробужден был шумом, побудившим его открыть глаза.
Он видит, что жаровня от него отодвинута, и против оной сидящий на креслах скелет, казалось, как будто грелся у огня. Сие зрелище представилось ему тем ужаснейшим, что блеск от жаровни освещал только ближайшие предметы, все же остальные части комнаты находились в совершенной темноте. Рихард не мог преодолеть в себе движения ужаса. Он встал и хотел броситься к призраку, но неизвестно чем был удержан и не мог его достать.
В ту самую минуту скелет отступает и придвигает к себе жаровню своими страшными костяными пальцами. Рихард в другой раз объят был ужасом и удивлением. Он упал на циновку, закрыв глаза руками, чтоб избавиться от сего разительного зрелища. Освободившись несколько от страха своего, узнал, что стремление его удержано было цепями, прикованными к пробоям, в стене утвержденным. Несколько времени не растворял он глаз, но, услышав шорох пепла в жаровне, взглянул и наказан был за любопытство свое гораздо ужаснейшим против прежнего явлением.