Рихард весьма был рад, узнав, что Альберт ночует в уединенной комнате, где не скоро могли подать ему помощь. Это обстоятельство, казалось, способствовало успехам жестоких его предприятий. Но при том, опасаясь, что один не может столь удачно совершить злодеяния, открылся в том Гондемару, своему любимому служителю, и посредством немалой денежной награды преклонил его клясться содержать оное в тайне и вспомоществовать намерению его. Рихард не ужинал с герцогом, под предлогом прискорбия о поступках сестры своей, и оставался в своей комнате.
Альберт, находясь за столом с Гримоальдом и Раймондом, спросил последнего, что значило слово любимцев, произнесенное им во время процесса Эдгара. Это слово поразило его слух и сделало в душе глубокое впечатление; он также приметил, что Брюншильда, хотя весьма раздраженная сим выражением, но не столь усильно требовала оному изъяснения, как бы всякая добродетельная женщина, будучи на ее месте, должна была учинить. Раймонд не мог бы отказать ей в том без собственного нарекания; но Брюншильда, видя его в готовности отвечать, прекратила дальнейшие о том вопросы. Все это привлекло внимание и возбудило любопытство Альберта. Он вопрошал также Раймонда, что разумел он чрез тайные переговоры. Раймонд не замедлял его удовлетворить; ибо он неспособен был обвинять кого-либо в преступлении без ясных доказательств.
— Вчерашнего дня вечером, — говорил он герцогу, — дожидая вас, услышал я, что некто идет по галерее за несколько шагов от моей комнаты. Думая, что это вы, и желая поскорее с вами соединиться, отворил я тихонько дверь и увидел Эдварда, который, не приметив меня, вошел в комнаты вашей супруги в сопровождении двух доносчиков, которых мы допрашивали. Несколько спустя, услышав, что они вышли, отворил опять дверь; но это были двое последних, Эдвард же остался у герцогини. Трудно меня уверить, что это ночное свидание было невинно; по крайней мере, должно почесть его неблагопристойным и весьма подозрительным, и я думаю, что мои по сему случаю выражения не покажутся вам теперь неприличными.
— Гнусная и вероломная жена! — вскричал герцоге. — Все проказы и таинственный стук, слышимый в запустелом отделении замка, конечно, есть хитрости твоего изобретения, чтоб тем сокрыть развращения свои; но я не удовольствуюсь теперь заключением ее на один месяц в это отделение: всю жизнь свою проведет она там. Я никогда не мог ее любить; но при всем том прилагал все способы скрывать от нее свою холодность. Всегда поступал с нею как с обожаемою супругою, предупреждая малейшие ее желания. Мой отец, стараясь более о моем богатстве, нежели о счастии, принудил меня вступить с нею в брак, хотя я страстно влюблен был в другую, которой лишился безвозвратно: она постриглась вне своего отечества и, конечно, оплакивает свои и мои несчастия. Соединясь с Брюншильдою, учинился обладателем обширных ее поместьев; но еще недавно получил во владение сей замок. Будучи уверен о искренней ее ко мне привязанности, дал ей с самого брака своего полную волю управлять всем по своим прихотям. Но забудем о предмете, недостойном нашего внимания. Приготовимся к другому посещению духов, и возьмем каждый по лампаде в предупреждение, чтоб не остаться опять в темноте.
Может быть, покажется необычайным, что Альберт выбрал в другой раз ночное время для посещения опустевшего отделения; но, как он начинал верить, что все рассказы об нем вымышлены Брюншильдою или ее соучастниками для сокрытия своих интриг, то ночь показалась ему удобнейшим для того временем, ибо днем непременно бы все проведали о таковом предприятии и постарались бы оное предупредить.
Следуя предложению герцога, каждый из них взял по лампаде, хотя Гримоальд несколько стыдился сей предосторожности, которая, казалось, упрекала его в прежней робости и немало поражала его тщеславие. Достигли комнаты скелета, не видя и не слыша ничего заслуживающего внимания; дверь была заперта. Герцог, шедши наперед, отворил ее, и вдруг упала пред ним на землю бумажка. Он поднял ее, развернул и читал следующее: «Некто покушается на твою жизнь; блюди также над Гильдегардой. Какая польза в том, что запер львицу, оставив льва на свободе производить свои свирепства?»
Они рассуждали несколько времени о сих строках, но не могли никак их растолковать; при всем том, казалось им небесполезным, что не оставили этого без внимания, и герцог положил бумажку в карман. Потом начали осматривать комнату, в которой постель и все мебели нашли в прежнем порядке; но не было уже скелета. Усугубив внимание, приметили довольно большое пространство пола, обагренное кровию, как видно, с давнего уже времени, и истекавшей в таком количестве, что, скопившись у дверей, составила небольшой бугорок. За несколько шагов от постели нашли на земле серебренный сосуд, который, по-видимому, сильно был брошен, потому что одна сторона его была помята, и столь он почернел, что едва можно было узнать род металла. Близ сего сосуда на полу видны пятна, произведенные черной жидкостию. Сии признаки подали повод ко многим догадкам. Они все согласились в том, что совершено убийство в сей комнате; но кто был жертвою оного, того никак не можно было узнать; ибо нельзя было надеяться выведать о том от графа, а тем менее от его сестры. Итак, оказание правосудия родственникам убитого должно было предоставить суду Божию, или доколе само собою дело сие не обнаружится. Тогда Гримоальд сказал с обыкновенною своею дерзостию, что он приемлет на себя сделать о том надлежащие исследования и допросить Брюншильду, присовокупя к тому, что обязан дожностию настоять о дозволении сделать допрос герцогине и ее брату, и уверял, что надеется в том на ловкость свою и выведает от них непременно о истине сей истории, «потому что никогда, — говорил он, — не встречал я ни одного так называемого привидения, чтоб его не выгнать и не открыть причины его проказ».