— Но игуменья разве не может принести жалобы Папе, и угрожать его мщением?
— Нет, Жакмар, они презирают самого Папу, и ежели нас отыщут, то произведут суд, обвинят и будем казнены единомышленниками Брюншильды.
Гродерн на несколько минут замолчал, а Жакмар, рассуждая об опасностях следующего дня, нечувствительно забыл их, чтоб предаться вновь горести о своей потере. Приобыкнувши к беспрестанным трудам, не имея воспитания и не зная даже читать, чем мог он рассеять печаль свою в такое время, когда многие дни должен был провождать в бездействии?
Жакмар доселе знал скуку по одному только названию, ибо, занимаясь во весь день тяжкою работою, не имел он времени помыслить о положении своем; вечером же, возвращаясь в дом, находил жену и детей своих, старающихся наперерыв оказывать ему все нужные услуги, так что, будучи осыпан их ласканиями, не чувствовал ни малейшей усталости и провождал ночь в крепком сне до самого того времени, когда должно было вновь идти на свою работу; таким образом текла его жизнь до прибытия в монастырь. Теперь же, провождая время в праздности и не имея способов к разогнанию мыслей о своем несчастий, впал он в мрачную задумчивость. Гродерн, сжалившись на его страдания, покушался рассеять грусть, его терзающую.
— Жакмар, — говорил он ему, — я хочу тебе рассказать о происшедшем в замке прошедшего вечера: это может уверить тебя, что в отделении его обитают не наложницы герцога Альберта, как тебе сказывали. Рыцарь, именуемый сир Раймонд фиц Генрих, приехал вчерашнего вечера из Англии, и находится теперь в замке с другим рыцарем, который скрывает настоящее свое имя и носит черные доспехи. Его лошадь черна, весь на ней прибор и все его вооружение такого же цвета, исключая только, что когда просили его показать герб свой, то, сняв черную тафту, покрывающую его щит, увидели на нем живопись. «Под сею живописью, — говорил он, — пребудет сокрыт мой герб, доколе не свершу одного известного мне подвига, и тогда уже узнаете о моем достоинстве и имени, а до тех пор буду называться просто Гримоальдом-мстителем». Живопись, покрывающая поле его герба, изображает женщину, убившую старого аиста, который лежит распростертым у ног ее. Из тела сего аиста выходит молодая змея и начинает извиваться около ноги женщины, на лице которой начертана болезнь, ощущаемая ею от угрызения змеи, и она, казалось, тщетно старалась освободить от нее ногу свою. Сей рыцарь имеет вид благородный и величественный; но не находилось при нем ни оруженосца, ни пажа. Брюншильда смотрела на него с любопытством и удивлением, и взоры ее, встречаясь с его взорами, изъявляли по временам род некоего смущения.
Лишь только отворили ворота, то объявил он, что главною причиною его путешествий есть искание приключений, и что, увидев издалека замок, приехал просить в нем гостеприимства. В продолжение ужина некто из собеседников завел речь о комнатах, обитаемых духами, и тем подал повод ко многим шуткам со стороны герцога, который уверял, что все это есть вымышленная басня. Тот, которого ты называешь графом Рихардом, подтверждал то же, присовокупив с смущением, которое тщетно скрыть старался, что все сии нелепые сказки происходят от каких ни есть глупых вралей, которые, не зная, по какой причине сей флигель необитаем, принимают за истину все небылицы, внушаемые суеверием и ужасом.
Сей разговор был последуем пространным рассуждением о бродящих мертвецах и привидениях, и до тех пор не преставали углубляться в сей предмет, пока Брюншильда, уставши изъявлять взорами нетерпеливость свою, не стала просить, чтоб прекратили разговор о столь нелепой материи. Граф, ее брат, присоединился к ней и старался заговорить о другом. Это, казалось, более его беспокоило, нежели его сестру, так что аглинский рыцарь фиц Генрих, равномерно и рыцарь неизвестный, приметив смущение Губерта (я никогда не дам ему другого названия) и гнев Брюншильды, хранили молчание. Но один из гостей, как видно, не из одного любопытства, но забавляясь смущением брата и сестры, несмотря ни на что, старался продолжать разговор.
— Вероятно, что в сем отделении совершилось некогда убийство, — сказал он наконец.
— Какой же имеете повод предполагать, — спросила его с гордым видом Брюншильда, — что учинено убийство в замке предков моих?