Чёрный конь выкатил на меня полные гнева глаза:
– Я – мыслящее существо! Я имею право на собственное волеизъявление! Я не деревянная лошадка на колёсиках!
– Не спорю. Твои предложения?
– Уважай меня как личность!
– Без проблем, – согласился я, подтягивая подпруги. – Живот втяни.
– Чего? – отвлёкся он.
– Живот втяни, говорю, ремень ещё на две дырки застегнуть можно.
– Да легко. – Конь охотно втянул живот и сам сунул морду в оголовье. Железных удил в его зубы никто никогда не совал. Поступать так с говорящей лошадью было бы просто преступлением, недопустимым в здешних краях. По крайней мере, у нас в замке.
Я понял, чего он так ерепенился, только когда увидел стройного Эда, красующегося в серебряных доспехах верхом на изящной андалузской кобылке по кличке Ребекка. Белая как снег, копытца, словно хрустальные стаканчики, щиколотки балерины Павловой. Добавьте к этому густейшую гриву волнами и огромные карие глаза с ресницами вполладони, и вы поймёте, что бедный Центурион пал по всем статьям…
– Это ты из-за неё? – тихо спросил я, наклоняясь в седле.
Конь едва заметно повёл чуткими ушами:
– Если ты меня ей сдашь, я тебя на всём скаку в кусты выброшу, зуб даю!
– Откуда такой жаргон?
Центурион не ответил, гордо вскинув голову и лёгким шагом, бочком-бочком, пристраиваясь поближе к красавице Ребекке. Эд хихикнул в кулачок, приподнялся на стременах и махнул мне рукой. Я покачал головой и в свою очередь дал отмашку Седрику. Три всадника и шестеро пеших лучников, уже без лишних зажигательно-патетических речей, покинули внутренний двор замка Кость.
Первое время мы шли на рысях. Центурион и Ребекка быстро переговаривались на ходу, пока мы с Эдом не обратили внимания на то, о чём они, собственно, треплются.
– Он мой господин? Я тебя умоляю. Этот тощий бледноволосый полумальчик-полумуж скорее мой давний приятель. Я его катаю, да, а что делать? Девочка как-то должна отрабатывать овёс и стойло… – притворно вздыхала кобылка.
– Я называю своего младшим братом, – снисходительно поддакивал ей мой конь. – Он выглядит грозным, но за страшной волчьей шкурой на его плечах порой скрываются такие детские комплексы и страхи. Представляешь, как-то года два назад я слегка укусил его, не со зла, забавы ради, чтоб показать своё расположение, так он чуть не расплакался…
Эд удивлённо покосился на меня. Я закатал рукав до локтя, молча демонстрируя застарелый полукруглый шрам от лошадиных зубов. Слегка укусил, как же…
– Мой не лучше, тоже та ещё неженка. А сегодня, когда седлал меня, так подозрительно нежно похлопал по крупу. Это уже может что-нибудь значить? Может, мне уже пора жаловаться?
– Если тебя это напрягает, я могу поговорить со своим. Так сказать, поставить перед фактом – по какому праву его гость лапает чужих кобыл?!
– Ну это не то чтобы так уж именно лапал. Но ты понимаешь, мужчинам стоит один раз позволить распустить руки, и вот маме уже приходится краснеть за дочку…
– Я всё ему выскажу.
– Ради бога, поделикатнее.
– Ты меня знаешь…
– Вот именно.
Эд обернулся ко мне с умоляющим взглядом – типа можно я прямо здесь задушу эту лживую болтунью собственными руками?! Нет, я категорически покачал головой, давясь от смеха. Он побледнел, мужественно выдержал укоризненный взгляд Центуриона и погрозил мне кулаком.
Из-за леса показались прозрачные вершины Граней, скоро будем на месте.
Седрик повёл седыми бровями, и лучники, повинуясь безмолвному приказу, выстроились в две шеренги от нас, трое слева, трое справа.
– Ты останешься прикрывать тыл.
– Сир, вы уверены, что мой меч не понадобится вам впереди?
– Уверен, Седрик, да и ты не хуже меня знаешь, как убыры любят подкрадываться сзади.
– Надеюсь, сэр Эд прикроет вашу спину? – несколько обиженно пробурчал старый воин, но послушно развернул коня, занимая место в конце нашего отряда.
Грани встретили нас гостеприимным радужным сиянием. Высоченные, под небеса, ледяные скалы, прозрачные, как слеза ребёнка, искрились тысячами самых прекрасных алмазов, надёжно закрывая наши земли от Закордонья. Этот лёд нельзя было растопить ни солнцу, ни пламени, он не пробивался никаким железом, в нём не было щелей, троп или тайных проходов – неровная, вечная, монолитная стена на дальней границе моих владений. Попасть на ту сторону не могли ни люди, ни животные. Впрочем, от нас туда никто и не рвался. А вот каким образом их кровожадные твари оттуда попадали в наш мир…
– Любая дверь объединяет или разъединяет пространства, – философски заметил бывший бог. – А вход и выход часто становятся единым целым.