гического хулигана. Тот держался, но слабел от секунды к секунде. Топорные его действия приходились мимо цели, лишь озаряя окрестности фейерверком не ярких, гнилостных цветов. - Ничего, - шептал Рейнгольд, - ничего. - Скоро в Цаплице заметят... ...Картечница рявкнула в последний раз, обезножив особо настырного мертвяка. - Всё, - с тоской бросил мужик, - зарядов более нету. Э-эх, а своих-то... своих не нашёл... не избавил. Стой, - вдруг встрепенулся он, углядев в сером предрассветье знакомые платья. - Они... И метнулся напрямки через толпу неупокоенных туда - к церкви, где вурдалаки уже выломали дверь и Колумбэ со Станой приняли свой бой. Трабль едва поспевал за скорым на ногу подопечным. Дровосек бил обухом, кроша ненавистные оскалы. Лекарша - деваха со стальным сердечником вместо дамского характера, - щедро посыпала наступающих снадобьем и костерила, копушу-мага что никак не мог совладать с деревенским увальнем, пусть даже и некромантом. Пока они держались. Но признать стоит - только потому, что вурдалаки повели себя странно. Вместо того чтобы возглавить штурм святой цитадели и смести пару обречённых защитников, они оставили оживший сброд, заниматься этой мелочью и двинулись вдоль стен - к окнам. Слабел Зумбу - мерк разум монстров. Колумбэ, возвышаясь над смердящим морем, не оставил этот маневр без внимания. - Стана... - он уже задыхался, - Слышишь? Дуй в церкву. Им Лон нужен. Лон! Они его ищут... И нашли... Блондинка воткнула один из своих кинжалов в глазницу особо напористого дедка, собиравшегося отведать от ляжки дровосека и кинулась на защиту мальца. - Не бойся, мой хороший. Не бойся... Вурдалаки разбили окна и витражи, а дальше дело у них застопорилось. В узкие проёмы их исковерканные тела никак протискиваться не желали. - Вот, значит как... - лекарша усмехнулась. - Умничка, Прак. Нашёл, чем занять их хозяина. А своего ума им не хватает. Поживём ещё, Лон. Дядя, Рейнгольд своё дело знает. Да, раздавшаяся в плечах и грудной клетке нежить пролезть не могла. Малое - но облегчение, для живых. Вот только Зумбу, тоже оказался не прост и... - Ерша тебе в зад! - выругалась Стана, не особо обращая внимание на скопление детей вокруг. Проникновение мелкого паукообразного упыря, той самой поднятой девочки, - момент, как минимум волнительный. А она, бестия кривобокая, бочком-бочком и просочилась. - Колумбэ! Теперь следи ещё и за собственной задницей. У тебя в тылу гости. - Предупредив друга, блондинка разрядила маленький пистолет в нежить. - Есть!.. Что не нравится?.. А теперь это на вкус оцени, - и она метнула второй нож. Поделка для такого предназначена не была, да и бестия вовсе не жаждала получить лезвие в бок. Так что этот выпад для неё обошёлся без последствий. - Проворна, зараза! Тогда так... - и в вурдалака, подобравшегося уже совсем близко, полетела пригоршня едкого порошка. Монстр от рассыпчатого презента только поморщился и злобно оскалившись, припал к полу, как хищный зверь перед прыжком. Была бы Стана магом, ну хоть слабосильным, так ведь нет. Не сподобили её родители даже и крупицей такого полезного в быту дара. Теперь стой, голуба этакой красивой статуей и дожидайся конца. Что-то своевольно тронуло её за бедро. Не в такую бы минуту - развернулась бы деваха и отвесила наглецу звонкую, горячую пощёчину на крепкую, долгую память. А тут кого лупцевать? Мужиков-то в церкви нетути - все при ратном деле. Но невидимый некто приложился уже всерьёз. Стана глазом покосила, боясь взор от нежити отвести и ахнула в обалдении. Ладошкой твёрдой, что дубовая дощечка, с силой никак не подозреваемой в маленьком тельце её лапал... тьфу, бес, о чём этот она сейчас? - отодвигал с пути своего... Лон!?. - Ты чего, малыш? Мальчишка со странными глазами на лекаршу не реагировал и давил всё сильнее. Пришлось отступить в удивлении. Лон только того и дожидался: шагнул навстречу опасности ничего вокруг не различая, и развёл в стороны ручонки, будто собираясь обнять образину, прижав её к самому сердцу. - Ло-он... - Снова нет ответа. Меж тем тщедушное чудовище замешкалась. Чудо, не иначе. Мёртвые страха не имут. - Ло-он?.. на полувыдохе одними губами. Ещё шаг. И ещё... И тут Стана прикрыла раскрывшийся рот пальцами... С рук ребёнка потянулись к ожившему ночному кошмару странные нити-отростки, отвратительные до рвотных позывов. А глаза его... Ох, лучше бы и не видеть тех глаз вовсе! Умерли они на в миг почерневшем лице. Стане бы отвернуться, но паралич сковал шею - не движется. Вурдалачка оскалилась, каким-то чудом сообразив, что нашла врага там, где искала добычу и начала пятится. Отростки уже коснулись её, причинив, куда большую боль, нежели серебряная пуля. Тут-то Колумбэ и дрогнул под напором алчущей тёплого мяса нежити. Медленно он отступал, взимая за каждый сой шаг тяжкую дань, но всё же... всё же... В стороне, куда вечность назад ушёл Рейнгольд, плясали огни больше похожие на плесень, а здесь люди, казалось, безнадёжно проигрывали свою маленькую войну. И тут рвануло от души. И пламя было настоящим, ярким, что твоё солнце. Да и бог с ним с пламенем. Куда важнее другое - нежить вдруг начала заплетаться ногами. Осклизлый скелет промахнулся, стараясь вцепиться в шею той самой аппетитной бабы, и теперь сосредоточенно жевал песок, наслаждаясь его неповторимым вкусом. И вовремя сориентировавшийся в изменившейся обстановке Траффи, бешеным медведем заревел, пробудив и заставив опростаться птиц в самой глубине угольно-чёрной чащи: - Зерно-о-о! Все швыряйте зерно-о! Время пришло, - подавая пример, опешившему крестьянскому воинству, сыпанул щедрой золотой струёй в отвратительную рожу с отвисшей челюстью. Мертвяк с укоризной глянул на коварный ужин, и, утратив поддержку со стороны почти всемогущего некроманта, поддался необъяснимой магической наукой страсти к исчислению злаковых семян. - Угу... Угу... Угу... - Раздельно гундел поднятый, грохнувшись на колени и добросовестно тыча ногтем в каждое зёрнышко. - Угу-у... - замотал он башкой, оценив объём предстоящей работы, но прекратить своего нового занятия не сумел. - Угу... Угу... Угу... Его мычание влилось в общий поток подобных же звуков: мертвяки подсчитывали ущерб, который бездумные живые односельчане нанесли своему хозяйству, видимо, дивясь человеческой расточительности.