Расходилось общество перед полуночью. Подходя к узкому спуску на лестницу, Мария накинула на густые черные волосы белый капюшон. И только тогда, отстранив ткань ладошкой, незаметно бросила на Тудора быстрый взгляд. Все длилось одно мгновение. Но сердце витязя отозвалось вновь тугими частыми ударами. Так благородный конь, чем—то вдруг испуганный, осаживает назад, чтобы прыжком устремиться вновь вперед, гневя бесстрашного всадника. Тудор, казалось, был спокоен. Чего оно забилось, глупое сердце? Чай не мальчик давно он, и девчонок, и нежных дам встречал не одну. Было ли в отроковице этой нечто, для сердца грозное? Или то творили сливавшиеся в месте том весна и море, ночь и степь?
Вот он провел с нею и братьями, с Мастером и немцем — рыцарем целый вечер. Беседа была приятной и достойной, вино — отменным, а ночь — поистине волшебной, и очарования ее в те долгие часы не нарушило ничто. Очень приятно украшенное таким обществом место на свете — этот замок Леричи на лимане. Но ведь есть внизу, в этом замке, и узилище, и палач! И приехал сюда Тудор в поисках убийцы, неведомого и сатанинского чернеца. Все есть, ничто из песни этой не вычеркнешь: общество любезных и умных людей — и преступная тайна, прекрасная девушка — и темница с застенком и катом, убегающим от света дня. Что же должно прежде лечь на весы его суда, когда настанет час решать — быть ли фряжскому гнезду на лимане или исчезнуть?..
На заре, выходя после купания на берег, Тудор наткнулся на Василя. Сотника удивил пристальный взгляд, устремленный тихим работником на рыцаря Конрада, еще плескавшегося в воде.
— Смывает кровь, упырь, — негромко сказал Василь,
Возвращаясь к замку, сотник узнал, в чем дело. Накануне, перед так приятно проведенным вечером, мессеры Пьетро и Амброджо вместе с благородным рыцарем и его воинами выезжали, по зову татар, к месту, куда те приводили на продажу ясырь. Живой товар — пригнанные по безводью пленники с Волыни — не понравился братьям: было много стариков, все — сильно истощенные, особенно дети, тела женщин — в шрамах от бичей. Братья не стали бы и за бесценок брать такой товар. И ногайцы, чтобы более себя не связывать, истребили всех саблями чуть далее, в лесистой балке.
Тудор видел вчера, как всадники возвращались из этой поездки. Вспомнились спокойные лица, живая беседа, сдержанный смех довольных собою, чистых совестью христиан и мужей. Смеялся и Конрад фон Вельхаген, как инок, посвятивший себя богу, как рыцарь — защите слабых от неправых и сильных мира. Рыцарь, верно, мыслил себя в тот час на службе, почитал долгом одно повиновение и был, возвращаясь, в мире с совестью, как эти двое, его господа из Генуи. А вечером была беседа, и песни, и стихи.
Тудор Боур с благодарностью взглянул на работника.
Услышанное укрепило решимость сотника, развеяло колебания. Но тут же кольнула мысль: а знала ли о случившемся в балке близ Леричей Мария? И защемило до боли: ведала ли о том, как и о прочих делах семьи?
16
Мелкие волны, слегка рябившие ровный стол Днепровского лимана, колыхали смоленый челн. Сквозь прозрачную воду Мазо наблюдал, как всякая рыба стаями устремлялась в сеть, прикрепленную к корме, выплывала обратно, резвилась вокруг, играя рыбьей своей судьбой.
— Гонит их, проклятый, из сетей, — говорил Василь, примостившийся на носу. — Ишь как гонит... Что — то он на нас нынче сердит.
— Кто — он? — спросил юноша.
— Известно кто, — Василь перешел на шепот. — Водяной!
— Где же он? Не вижу!
— Ну как ты его, малый, узришь? Он же невидимка, дух. Угадать только можно, где прячется. Сейчас, видать, в сеть залез, рыбу из нее выгоняет. Откуда рыба бежит — там, значит, он и есть.
— Может, святой крест сотворить, прогнать нечистого? — подумал вслух Мазо.
— Что ты, что ты! — работник замахал руками, аж лодка закачалась. — Разгневается, утопит! С паном водяным иначе надо, простого знамения его милость не боится, токмо святой воды. С паном водяным по — доброму следует, с мольбою. Попробую, умягчу...
И Василь, нагнувшись над бортом перед уважительно глядевшим Мазо, начал нашептывать непонятные слова.
Юный фрязин и замковый работник — наймит совершали в тот день не первую совместную вылазку. Далеко не все прежние их предприятия такого толка совершались с благословения и ведома старших. Но старшие, как уже сказано, закрывали на них глаза. Амброджо был рад, что Мазо приобщается к тяготам походной жизни, обретая навыки, нужные каждому торговому человеку. Пьетро же был доволен, что младший Сенарега в тех вылазках незримо укоренялся в местах, в которых, надеялся старший, их семейству суждено оставаться и процветать. Амброджо и Пьетро помнили также, что Мазо пора становиться мужчиной. Раз уж не был он, подобно сверстникам, ни юнгою на галее, ни оруженосцем у воеводы, ни даже учеником нотариуса или мальчиком при конторе, — пусть хоть учится жить у тех наставников, коих судьба посылает ему в Леричах. То доброе, что сумеет перенять малый, будет ему на пользу, плохое же старшие всегда успеют из него выбить. Мазо еще не били, малец был тем избалован, но палки у старших всегда оставались, как довод, на крайний запас.