На вечерние занятия кружка в пасторском доме фру Андерсен обычно прихватывала с собой сдобную булку, а остальные дамы по очереди приносили кофейные зерна; как правило, их хватало только на один раз, для хозяйства пастора ничего не оставалось.
Экономка Мариуса Панталонщика тоже осталась верна швейному кружку и являлась в дом пастора с клубничным вареньем и желе из красной смородины. Вскоре она перестанет быть экономкой, для нее с Мариусом уже заказано оглашение в церкви. И дамы украдкой бросали взгляды на ее фигуру, которая вроде совсем не изменилась. Но как все-таки можно сожительствовать с Мариусом, которого, казалось, интересует не женщина, не ее душа, а только ее исподнее, и он, рыская по ночам, тащит женские трико, вывешенные для сушки.
А не изменит ли экономка религии и швейному кружку, став фру Петерсен? Ведь Мариус, который всегда считался примерным прихожанином, стал вдруг отступником, он больше не ходил на чтения библии и не сидел по воскресеньям в церкви, посасывая леденцы. Неожиданно осознав превосходство арийской расы и ее историческое предназначение, Мариус Панталонщик ходатайствовал о принятии его в национал-социалистскую рабочую партию Дании и сделался активным поборником морального возрождения датского народа и национал-социалистского образа мыслей. В противоположность Нильсу Мадсену, который мог быть одновременно и национал-социалистом и христианином, Мариус Панталонщик, проникшись сознанием превосходства своей расы, стал своего рода язычником. Правда, экономка утверждала, что он непременно читает вечернюю молитву, и таким громким голосом, что можно слышать его, находясь в соседней комнате, но кто ж его знает, кому он молится, может, даже Одину и Тору[6].
Возможно, арест набожного садовника по подозрению в убийстве потряс Мариуса и отвратил его от религии. Кроме того, мозг Мариуса не мог вмещать более одной великой идеи. Мысль о единении нордических народов и об исторической миссии арийской расы овладела им целиком, не оставив места для христианского смирения.
По подозрению в убийстве помещика Скьерн-Свенсена, помимо Мариуса, в ту пору задержали еще одного человека. Это был Ольсен, прежде служивший в замке Фрюденхольм и в свое время, как и Лукас, отбывший наказание. Помещик предпочитал брать к себе на службу людей, побывавших в тюрьме. Между Ольсеном и Скьерн-Свенсеном установились удивительно дружественные отношения, и в последний год жизни помещика у них были какие-то таинственные дела. Ольсен хорошо разбирался во многих жизненных вопросах и знал все укромные уголки и закоулки в обширном замке.
В момент убийства Ольсен находился в замке Фрюденхольм и вел себя в ту ночь так подозрительно, что полиция была полностью убеждена в его виновности. Поэтому полицейский комиссар Оденсе без малейших колебаний разрешил дать прессе сообщение о том, что загадка убийства разгадана, а доказательства ясны и неопровержимы, хотя упрямый закоренелый преступник все еще медлит с признанием. Если бы садовник Хольм сам не явился к местному полицейскому, очень возможно, что за убийство осудили бы Ольсена.
При новом владельце поместья никто, наверно, не ожидал увидеть Ольсена в этих краях. Но однажды он внезапно вновь появился здесь, выполняя особое поручение.
4
Случаю угодно было, чтобы кратковременная неприятность поразительным образом превратилась для Эгона Чарльза Ольсена в длительное преимущество.
Из камеры предварительного заключения в тюрьме Вестре его повезли — как и столько раз прежде — в Полицейское управление. Это произошло в конце ноября 1938 года, почти через три недели после того, как помещика Скьёрн-Свенсена нашли в замке Фрюденхольм задушенным в постели с балдахином. Срок предварительного заключения Ольсена уже подходил к концу. Ольсену не привыкать было к подобным поездкам, и, сидя, в зеленом фургоне без окон, куда сквозь небольшую отдушину еле- еле попадало немного воздуха, он мог по звукам на улице точно определить, где они проезжали.
На нем был штатский костюм с подбитыми ватой плечами, хорошо отутюженными складками и кокетливым пестрым шелковым платочком в нагрудном кармане. От сильно напомаженных волос исходил приятный запах. В предварительном заключении он слегка побледнел, на лице застыла обиженная улыбка. Вместе со своим провожатым он привычно шагал по витым лестницам из песчаника и по длинным, выложенным кафельной плиткой коридорам, освещенным античными висячими лампами из бронзы. Его провожатый, казалось, не был вполне уверен, правильно ли они идут, и они медленно тащились по пустынным переходам, напоминавшим катакомбы времен древнего Рима или минные галереи, пробитые в каменном массиве здания. Когда они свернули в еще один боковой коридор, Ольсен понял, что на этот раз они направляются не в кабинет комиссара полиции Оденсе, где обычно велись допросы.