— Вам нечего бояться меня, Ольсен! Я ведь не собираюсь причинить вам зло. Можете на меня положиться. Так приятно, когда можно доверять человеку! Это согревает здесь, внутри! — сказал добрейший ютландец, положив руку на жилетный карманчик.
Однако Ольсен не спешил выказать доверие, и Хорсенс наклонился к нему.
— Постойте, Ольсен, мне кажется, я могу вас кое-чем порадовать.
— Вот как!
— Ну, слушайте, Ольсен! Несколько часов назад перед следствием в Престё предстал человек, который сознался в убийстве помещика Скьерн-Свенсена. Что вы скажете на это, Ольсен?
— Кто это? — быстро спросил Ольсен. — Лукас, что ли?
— Не знаю, знаком ли он вам, Ольсен. Прочтите сами,—Полицейский комиссар протянул ему вечернюю газету. — Пожалуйста, читайте!
Ольсен прочитал:
— «Сегодня в одиннадцать часов садовник Хольм заявил на допросе, что сознается в преступлении…» Садовник Хольм! Вот это… черт… вот это удивительно! Садовник Хольм…
— Да, удивительно, какие бывают люди!—печально проговорил полицейский комиссар Хорсенс. — Похоже, что он психически ненормальный. Очевидно, религия довела его до помешательства. Ведь в любом деле можно перегнуть палку. Вы знали его?
От тюремной бледности Ольсена не осталось и следа. На щеках заиграл румянец.
— Я требую, чтобы меня тотчас же освободили! — сказал он. — Я без всякой вины просидел три недели! Ведь я сразу заявил, что не виновен! Разве можно так обращаться с человеком? Есть ли у нас в стране закон и право? Меня взяли на работе, на глазах у моего хозяина, и поволокли в тюрьму, точно убийцу! Я буду требовать возмещения! Мне обязаны заплатить! За арест и вынужденный прогул! И за позор! Я должен немедленно поговорить с моим защитником.
Полицейский комиссар благосклонно улыбнулся.
— Конечно, Ольсен, вы можете поговорить с вашим защитником. Впрочем, вы всегда имели на это право. А теперь и подавно можете говорить с кем хотите. Ах да, возмещение… Я-то в этом ничего не смыслю. Это дело адвоката. Ко мне оно не имеет отношения. Но вполне возможно, что полиция сочтет ваш арест до некоторой степени оправданным. За вами числится еще кое-что, Ольсен, так что у вас не все в порядке. Разве не так? И, наверно, за это полагается гораздо больше, чем три недельки?
Ольсен ничего не ответил. И снова состроил обиженную мину. Вполне естественно! Если с человеком хотят расправиться, то всегда можно что-то найти. А грехов у него было немало.
— Вот здесь лежит эта безобразная груда, — полицейский комиссар похлопал рукой по толстой кипе бумаг в розовой картонной папке, лежавшей на письменном столе. — Есть и старые и новые бумаги. Честно говоря, я боюсь, что комиссар полиции Оденсе был бы не прочь подробнее ознакомиться с ними… А вы Ольсен, как думаете?
Ольсен лишь горько улыбнулся.
— Но я вовсе не желаю вам плохого, Ольсен. Со своей стороны я полагаю, что вы, конечно, выйдете отсюда свободным человеком — после того как мы с вами поговорим. А не выпить ли нам сейчас по глоточку кофе, Ольсен? Я умираю хочу кофе. Как вы па это смотрите?
При сложившихся обстоятельствах Ольсен был вынужден согласиться, и комиссар Хорсенс по телефону заказал в буфете сдобные булочки и кофе.
— Приятно выпить глоточек кофе в такой холодный день, не правда ли? — сказал он; его ютландский говор звучал очень сердечно.
Ольсен кивнул, зная, что кофе в полиции крепкий и хороший.
Кофе принесли, булочки были съедены, Ольсена больше не тревожили бестактными вопросами.
— Сигару, Ольсен?
— Спасибо.
— Вот огонь! У вас, конечно, нет в кармане спичек? Держите коробок!
— Спасибо, — повторил Ольсен и почувствовал себя свободным гражданином, у которого есть право иметь собственные спички.
— Итак, Ольсен, здесь лежат ваши бумаги! В них много написано о вас, Ольсен. Слишком много. В самом деле, вы были плохим сыном! — Хорсенс с огорченной миной перелистывал документы, — У вас хорошие родители, Ольсен.
— Это дело вкуса.
— Хорошенький домик, скромный, но ЧИСТЫЙ И СПОКОЙНЫЙ. Трудолюбивые, порядочные родители, — продолжал комиссар не без волнения. Казалось даже, глаза его увлажнились. — Вы причинили вашим добрым родителям много горя. Мать плакала над своим сыном.
— Мне это неизвестно, — сказал Ольсен. — Она была очень злая. И сильно колотила меня.
Хорсенс безмятежно листал бумаги.
— Слишком много свидетельств об отбытии наказании, Ольсен!
Он сдвинул очки на нос и поднял бумагу перед собой.
— Уже в 1928 году, посмотрим-ка… «был осужден Копенгагенским городским судом 21.XI, согласно параграфу 285, п. 1, параграфу 279 уголовного кодекса». И вот снова в 1930 году: «согласно параграфу 285, п. 1, и параграфу 278, п. 3, и отчасти согласно параграфу 89 уголовного кодекса…» И опять в 1932 во Фредериксбергском судебном округе: «параграф 285, п. 1, и параграф 276». И снова в 1935 году в Северном судебном округе: «параграф 285, п. 1, и параграф 279 и частично параграф…» Да, очень много. Посмотрим, Ольсен, когда вы были арестованы в последний раз?… Да, вот: в последний раз вас освободили 19.XII 1937 года, да, да, как раз перед рождеством. Значит, вы приехали тогда домой к рождеству, Ольсен!