— Я — гнилое дерево. Дерево познается по плоду. Доброе дерево не может принести плохих плодов. А гнилое не может принести добрых — сказано в священном писании. Это слова господа.
Слабый голос старика напоминал мышиный писк. Ранее у него был громовый бас, он проповедовал слово божие под открытым небом, и всем было его слышно. А теперь трудно было даже понять, что он говорит. Он одряхлел, глаза у него слезились, руки тряслись. Дамаскус давно его не видел и был потрясен происшедшей в нем переменой. Правда, старому Хеннингсену скоро исполнится девяносто лет, он прожил тяжелую трудовую жизнь идеалиста. Но если бы питался вегетарианской пищей и не отравлял свой организм паштетом и копченой колбасой, он бы еще на много лет сохранил и здоровье и быстроту движений.
— Вы были добрым отцом, — повторил Дамаскус. — Вы дали ему хорошее образование, отказывали себе во всем ради него.
— Я был тщеславен. Я допустил, чтобы мой сын стал известным лицом. Но какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
— Нет ничего плохого в том, чтобы учить своих детей. Знания ведут к добру.
Старик вытер глаза.
— Он был такой маленький. Все ему давалось с трудом. И учиться ему было нелегко, хоть он и старался. Он всегда слушался старших. А мальчики в школе всегда издевались над Фредериком Антониусом. Мне приходилось встречать его и охранять от мальчишек по пути домой. Но я слишком стар и не могу больше помогать ему.
— Он сам теперь может постоять за себя, — утешил отца Дамаскус.
— А потом! Когда война кончится! Тогда его никто не защитит. Немцы проиграют войну, и что будет тогда с бедным Фредериком Антониусом?
— Ну, может быть, ничего плохого с ним и не случится. Он, наверно, избежит наказания. Хотя наказание, возможно, пошло бы ему на пользу именно потому, что он слишком долго был тюремщиком. Это нанесло ему большой вред. Я вообще считаю, что тюрьма никого исправить не может.
— Трудно будет тюремному инспектору самому оказаться в тюрьме, — задумчиво проговорил старик Хеннингсен.
— Лучше быть заключенным, чем тюремщиком, — сказал типограф. — Нехорошо, когда человеку дана власть над другими людьми.
— Да, может быть, кара послужит во спасение Фредерику Антониусу, — согласился старый портной, — Господь всемогущ.
Когда портной Хеннингсен был еще здоров и силен, он безвозмездно работал среди заключенных. Эта работа приносила ему много разочарований, но он переживал и радостные минуты, когда заключенный искренне раскаивался в содеянном и становился хорошим человеком.
Вот, например, Ольсен; он еще не раскаялся, не обратил еще свое сердце к Иисусу. Но все же Эгон Чарльз исправился, стал полезным членом общества. Почти четыре года он не совершает никаких противозаконных поступков. Он слабый человек, и прежде его окружали плохие друзья, но теперь его воля окрепла, видимо, кто-то оказывает на него хорошее влияние. Судя по всему, у него хорошая постоянная работа и живется ему неплохо. И он уже не производит впечатления обиженного судьбой, как было раньше.
— Очень трогательно, что Ольсен так предан старым друзьям, — сказал Дамаскус.
Ольсен по-прежнему заходил в маленькую типографию на Стенгаде поболтать с друзьями идеалистами. Правда, он еще не совсем избавился от своей слабости. Дамаскус не раз замечал, как Ольсен запускает свои длинные пальцы в ящик с набором и потихоньку кладет горсть шрифтов в карман. Но Дамаскус делал вид, что не видит, чтобы не обидеть гостя.
Старик Хеннингсен переночевал у Дамаскуса. Он собирался поехать в Хельсингёр увещевать сына. Ведь, может быть, это будет их последнее свидание в этой жизни. Старик чувствовал приближение смерти и жил одной только мыслью о вечном спасении сына и своем собственном, ибо в священном писании сказано, что дерево, не приносящее добрых плодов, следует срубить и бросить в огонь.
Вряд ли у Фредерика Антониуса найдется время выслушать увещевания. Правда, лагерь Хорсерёд пуст, но инспектор поглощен хозяйственными заботами и представительством. Лагерь окружили новой изгородью из колючей проволоки, приняли и более серьезные меры безопасности. Группы датских и немецких специалистов приезжали ознакомиться с нововведениями. Государственному прокурору по особым делам и начальнику департамента полиции, а также немецкому директору Штальману и штурмбаннфюреру эсэсовцев Антону Фесту продемонстрировали и новую изгородь и другие целесообразные усовершенствования. Когда немецкие господа заявили, что теперь они ничего не имеют против, чтобы снова вернуть в лагерь коммунистов, переведенных в тюрьму Вестре, инспектор Хеннингсен счел нужным обратить их внимание на то, что некоторых besonders aktive[47], по его мнению, было бы безопаснее по-прежнему держать в тюрьме.