Графа арестовали только тогда, когда в стране была создана настоящая полиция. Он отнесся к этому спокойно, с достоинством и, находясь под предварительным арестом, где разрешались передачи, требовал ежедневно обедов из кухни Фрюденхольма. Рассказывали, что и под арестом он надевал к обеду коричневый смокинг и вкушал блюда, как подобает дворянину.
У решетчатых ворот замка более не стояла стража, каменный бруствер снесли. Немцы покинули страну. Они маршировали по шоссейным дорогам, усталые и унылые, таща узлы и свертки. За разбитой армией следовал один датский эсэсовец. Бледный, тихий человек, служивший когда-то во Фрюденхольме. Тогда его звали Лукас, позже он переменил имя и как эсэсовец принял немецкое подданство. Может быть, его опыт пригодится в новой Германии? Может быть, он станет начальником полиции в Киле или в другом западногерманском городе? Кто знает, как повернутся события! Немецкие солдаты идут пешком весь длинный путь до границы, а там у них отбирают их узлы и свертки. С огорчением они оглядываются назад, и некоторые грозятся: «Мы еще вернемся! Мы вернемся!»
Датские пограничники добродушно улыбаются. Никогда вам не вернуться! Никогда более в Дании не увидят немецких солдат!
Заключенные Штутгофа вернулись. У Эллен на Вальнеддервей в Копенгагене Маргрета встретила товарищей, бывших в заключении вместе с Мартином. Он умер от сыпного тифа. Жалея ее, они не рассказывали всего. В том лагере погибли двадцать датских коммунистов.
Вернулись и заключенные, встречавшие Оскара Поульсена в Германии. Они подтвердили, что он умер. Его без конца переводили из лагеря в лагерь, из тюрьмы в тюрьму. Он был приговорен к смерти в Дании, но по какой-то непонятной причине приговор не был приведен в исполнение и его пересылали с места на место. Совершенно точно известно, что он погиб при эвакуации лагеря Алленштейн в Восточной Пруссии.
— Молодые погибают, старики живут, — сказал учитель Тофте. — Это кажется нелепостью, но господь бог знает, что делает, и нам не дано знать его намерения.
В конце лета Тофте получил написанное по-датски письмо из Магдебурга.
«Глубокоуважаемый господин профессор!
Может быть, вы помните немецкого солдата, которому вы однажды зимой оказали гостеприимство? Я никогда вас не забывал и всегда буду вам благодарен за то, что вы побеседовали со мной, и за то, что научили меня тому, чего я не знал.
Пишу вам по-датски, потому что стал почти датчанином. Участвуя в датском движении Сопротивления, я хотел хоть немного загладить то зло, которое моя страна причинила вашей. Если я теперь правильно понимаю многое, то это благодаря тому, что вы научили меня иначе смотреть на вещи, чем я смотрел, приехав в Данию. Я бы охотно остался в Дании, но здесь, в Германии, нужно многое восстанавливать, мы все должны принять в этом участие, и многому мы должны еще учить наших соотечественников. Время тяжелое, работать придется долго, но наше счастье в том, что мы будем строить новую, демократическую Германию и мирное будущее.
Сердечный привет вам и вашей супруге.
С уважением, благодарный вам
Гюнтер Сульцберг».
Этим летом Харальд Хорн наконец смог снова провести отпуск со своим школьным товарищем, пастором Нёррегор-Ольсеном. Настоящий большой отпуск. Они давно не виделись, за это время произошло много событий, многое изменилось. Но в старой пасторской усадьбе все по-прежнему. Светлая комната для гостей с занавесками в голубую полоску и обоями в мелких розочках сияет чистотой. Черный дрозд поет так красиво в пасторском саду, а по вечерам, когда пасторша играет на рояле «Посвящение Элизе», звуки так мирно льются через открытую дверь веранды. Да, здесь усталый литератор сможет отдохнуть, набраться сил и спокойно подумать о будущем.
Жизнь снова вошла в свою спокойную, нормальную колею. В стране снова есть и правительство, и полиция, и судьи, отправляющие правосудие; умы, взбудораженные великим возмездием, снова успокоились.
Мариуса Панталонщика приговорили к восьми годам тюрьмы. Но граф снова вернулся в замок, поскольку суд постановил, что положенный ему срок он отбыл под предварительным арестом. Нильс Мадсен вернулся домой, взялся за хозяйство на хуторе и снова находился в добром здравии. Его нельзя было в чем-либо обвинить, поскольку он ничего не делал, а судить за настроения и мнения нельзя, к тому же Нильс Мадсен своевременно осознал свои ошибки и изменил свое мнение.