Радио то и дело переключали с датского на шведское и с шведского на датское. Маргрета наливала товарищам кофе.
— Это чистый цикорий, — сказала она, пытаясь шутить.
— А варился он на нашем архиве, — поддержал ее Мартин.
Маленький Петер успокоился. Герда кормила его кашей, которая размазывалась по его толстым щечкам. Фокстерьер Якоба Эневольдсена заснул после пережитых испытаний и, наверное, видел приятные сны. Он улыбался во сне, и от счастья хвостик его изредка шевелился.
По радио ничего не сообщили о сдаче охотничьих ружей. Длинный Антон почувствовал облегчение, а ведь на бирже труда говорили, что все обязаны сдать ружья. Антон был охотник, владелец чудесного охотничьего ружья, которое складывалось, его можно было даже засунуть во внутренний карман; он не хотел, чтобы ружье попало к немцам. Лучше спрятать его в лесу в каком-нибудь Дупле!
Оскар считал, однако, что бороться против врага надо не охотничьими ружьями. Следует тщательно подготовить и организовать сопротивление. Можно создать подпольные группы по пять человек под видом шахматных кружков. Мы должны действовать конспиративно, сказал бывший испанский доброволец.
Мартин считал, что кому-нибудь следует срочно отправиться в Престё и установить связь с окружным партийным руководством. До тех пор ничего предпринимать нельзя. Он сам охотно поедет.
— И ты, вероятно, обнаружишь, что партийная контора занята немцами, — сказал Оскар.
— Неужели?
— Но ведь еще не известно, знают ли они адрес, — сказал Якоб Эневольдсен.
— И вовсе не известно, интересует ли немцев эта контора, — сказала Маргрета. — Что им там надо?
«В настоящее время достигнуто соглашение между правительством немецкого рейха и королевским датским правительством, — повторило радио. — Это соглашение гарантирует сохранение датского королевства, армии и флота, уважение свободы и независимости датского народа».
— Вы этому верите? — спросил Оскар.
Нет, никто не верил немецким заявлениям. Никто не верил, чтобы гитлеровцы уважали чью-нибудь свободу. Но вовсе не обязательно, чтобы Дания стала Чехословакией или Австрией, во всяком случае, на первых порах. И по датскому и по шведскому радио передавали, что Стаунинг остается премьер-министром, а король — королем. Да, социал-демократический премьер-министр пока еще на месте.
— А вы верите ему? — спросил Оскар.
— Нет. Но в Чехословакии и в Австрии нацистские захватчики не допустили социал-демократов к власти.
— Но наши социал-демократы особого рода. Чего нацистам их бояться!
Длинный Антон считал, что надо сжечь партийный билет до прихода немцев.
— Видно, твой партийный билет большего и не заслушивает, — сказал Мартин. — Кстати, наклеены ли на билете марки? Ты ведь не платишь взносов уже четыре или пять месяцев.
— Самое большее четыре. Ты всегда требуешь денег, как раз когда у меня их нет. Не очень-то легко приходится безработному.
— Прежде чем сжечь партийный билет, приведи его в порядок! — сказал Мартин.
Оскар считал, что нечего торопиться сжигать партбилеты. Нужно привести их в порядок и хранить в потайном месте.
— В потайном?
— Да, это значит не совать их в морду немцам и нашим собственным нацистам.
— Наши собственные нацисты, пожалуй, более опасны. Например, Нильс Мадсен или граф и его охранники. Что-то они теперь придумают?
— А Мариус Панталонщик?
— Черт с ним! Но что они сейчас делают там, в замке? Что они замышляют? Чего можно от них ожидать?
17
Дело историка бесстрастно наблюдать все происходящее и сохранять хладнокровие, пока вокруг развертываются события.
Профессор Прос, историк аккуратный и добросовестный, возвращался домой девятого апреля после утренней прогулки по Копенгагену и пытался составить себе представление о создавшейся обстановке. Он видел, что на улицах города заняли посты немецкие солдаты, видел изумление и любопытство копенгагенцев. Он побывал в редакции «Дагбладет», где поспешно перестраивали работу, как того требовали изменившиеся обстоятельства. Главный редактор Енс Ангвис был на своем посту, он спокойно и трезво комментировал последние события профессору истории.
— Мы можем получить все, что желаем, — сказал редактор. — Речь идет об образцовой оккупации с терпимыми условиями для прессы, а если мы глупо поведем себя, то у нас будет то же, что в Польше.