— Вот-вот, бумажка им нужна! — сказал Нильс Мадсен. — Бумажки, рапорты, донесения! Такова наша система! Вот куда идут деньги налогоплательщиков! Надо же о чем-то писать евреям в своих газетах!
— Но ведь редактор Йоргенсен из «Амтсависен» не еврей, — сказала фру Мадсен.
— Именно еврей! — возразил Мадсен.
— А ты видел когда-нибудь еврея? — с кислой миной спросила его жена.
— Что значит «видел»? Видеть их я не видел. Но их постоянно чувствуешь. Они вторгаются повсюду. Один тащит за собой другого. Они сидят там в конторах в Копенгагене и всем распоряжаются. У них в руках огромные деньги, газеты, банки и все прочее.
— Но Скьерн-Свенсен был ведь не еврей, — сказала ФРУ Мадсен. — Он ютландец. И у него имелись и поместья, и ткацкие, и пуговичные фабрики, и текстильный банк, и не знаю что еще.
— Возможно, Скьерн-Свенсен и не был евреем. Зато другие!… Как ты думаешь, кому платим мы проценты, если не евреям? А кто, думаешь ты, руководит профсоюзами и делает социализм?
— Да это же Расмус руководит профсоюзом, — упрямо возразила фру Мадсен. — Я не знала, что он еврей. Он и в церковь ходит и ест жаркое из свинины, а евреям свинину есть нельзя.
— Да ей-богу же, они едят свинину! — сказал Нильс Мадсен. — Они сидят на свинине и жрут свинину! В Англии евреи-то и пожирают наш замечательный бекон и ничего за него не платят!
Расмус Ларсен привел в порядок свой цветник и водрузил на место опрокинутые альпийские и вечнозеленые растения.
— В пашей стране все равны перед законом! — сказал он. — У нас демократия! Граф тоже должен нести ответственность, если нарушает правила движения. Все мы сидим в одной лодке невзирая на лица, и нет между нами никакого различия!
Пекарю Андерсену заменили витрину, Мариусу Панталонщику починили забор, а доктору — садовую калитку. А живая изгородь старухи Эммы была не настолько ценной, чтобы определять сумму убытков, — как-нибудь сама вырастет.
— У бедняков нет никаких прав! — сказала Эмма. — А лук-порей к лету был бы толщиной с мою руку! Он, собственно говоря, ничего мне не стоил, ведь я сама удобряю землю! Недаром в псалме говорится: «Кривда суд высокий украшает!»
— Ты, может, стала большевичкой, как и Мартин Ольсен, — спросил Расмус. — Уж не Маргрета ли вбивает тебе это в голову?
Нет, я не большевичка! И я ничего не понимаю, о чем ты говоришь. Как можно быть таким грубияном и ни за что ни про что обзывать человека! Ведь я знала тебя, когда ты был еще вот такой и не мог сам застегнуть себе штанишки!
Хотя граф держал себя скромно и просто, разъезжал на тракторе, пил пиво с соседями, он заметно отличался от жителей поселка. Как законный потомок одного из Ольденбургских королей, он имел право одевать своих лакеев в красные ливреи. Новый аристократический дух воцарился в старом поместье. Мелочной скупости и крохоборства покойного помещика-буржуа теперь и в помине не было. Граф сам следил за порядком в поместье, выезжал на поля и подбадривал работников, но не вмешивался в домашние дела и не считал куски сахара.
Во времена Скьерн-Свенсена во всем замке был лишь один слуга, малоразговорчивый бледный мужчина по имени Лукас. Несмотря на темное прошлое Лукаса и свидетельства об отбытии им уголовных наказаний, ему раз» решили остаться в замке. Граф Пребен привез с собой новых слуг, управляющего, обучавшегося в Германии, батраков и надсмотрщика над ними. Всех их подбирал сам граф, они очень важничали и громко прищелкивали каблуками сапог, а когда их хозяин делал свой ежедневный тур верхом на лошади, они по-военному приветствовали его лопатами.
А иногда граф приказывал выстроиться во дворе своим парням, одетым в белые рубашки с черными галстуками, в фуражки и блестящие высокие сапоги. Под команду управляющего они маршировали, делали зарядку и упражнения с лопатами. А граф, стоя на лестнице замка, приветствовал своих слуг, подняв вверх правую руку, когда они салютовали ему.
Граф Пребен, человек холостой, в одиночестве вкушал пищу в большой столовой замка, где на него глядели со стен темные портреты его предков. Обед проходил очень торжественно. В коричневом смокинге и белой шелковой рубашке, он садился за стол. Еда подавалась на серебряных тарелках. Покончив с одним блюдом, молодой человек хлопал в ладоши, и слуга, стоявший наготове, поспешно входил в столовую и подавал следующее. Рядом со стулом графа лежали две крупные овчарки, и слуги с такой же почтительностью подавали им на серебряных тарелках ту же самую еду.
Граф был молодой высокий блондин, почти альбинос, с голубыми глазами и совершенно без бровей.