Все вышеуказанное вам, господа, хорошо известно, или по крайней мере должно быть хорошо известно, но поскольку семьдесят седьмому Герцогу пошел восьмой год, я посчитал необходимым напомнить вам о ваших обязанностях, ибо, пребывая в качестве Хранителя Ритуала… и т. д., я тем самым уполномочен посещать классные комнаты в любое удобное для меня время для ознакомления с тем, как осуществляется преподавательский учебный процесс и какие знания вы преподаете своим ученикам, и особенно с тем, насколько успешно молодой Герцог осваивает знания по преподаваемым вами предметам.
Господин Мертвизев, я предписываю вам разъяснить всем преподавателям, находящимся в вашем подчинении, насколько важна их деятельность, и особое внимание уделить…"
Рощезвон закрыл челюсть с таким стуком, словно молот упал на наковальню, и отшвырнув от себя бумаги, рухнул на колени, взвыв так, что Мертвизев настолько проснулся, что открыл оба глаза.
– Что это было? – спросил он у Кузнечика.
– Рощезвона мучает боль, – прояснил карлик. – Мне дочитать?
– Действительно, почему бы и нет? – сказал Мертвизев.
Лист бумаги был передан Кузнечику Шерсткотом, который нервничал, воображая, что Баркентин уже стоит в его классной комнате и смотрит, оперевшись на свой костыль, подняв глаза цвета грязной жидкости к потолку, заляпанному чернилами, которые уже наверняка начали стекать по стенам.
Кузнечик ловко выхватил бумагу из рук Шерсткота и, издав свой пронзительный свист с помощью хитрой комбинации пальцев, губ и языка, приготовился читать дальше с того места, где остановился Рощезвон. Свист был таким мощным и пронзительным, что все те преподаватели, которые позволили себе занять полулежачее положение, немедленно подскочили и сели, выпрямив спины.
Кузнечик читал очень быстро – слова налетали друг на друга – и закончил чтение распоряжения Баркентина чуть ли не на едином дыхании:
"… разъяснить всем преподавателям, находящимся в вашем подчинении, насколько важна их деятельность, и особое внимание уделить тем членам профессорско-преподавательского состава, которые путают исполнение своих благородных обязанностей с простой привычкой, превращаясь тем самым в отвратительных ракушек, прилепившихся к живой скале знаний, или в зловредную поросль, препятствующую свободному дыханию Замка.
Подписано: Баркентин, Хранитель Ритуала и Обрядов, Наследственный Надзиратель за рукописями и т. д.
За Баркентина подписал Щуквол".
Кто-то зажег фонарь. Поставленный на столе рядом с чучелом пеликана, он не рассеял дымной полутьмы, а лишь осветил тусклым светом грудь чучела. Было что-то постыдное в том, что в летний полдень пришлось зажечь свет.
– Если кто-то и заслуживает по праву быть названным отвратительной ракушкой, запутавшейся в зловонных водорослях, так это вы, мой друг, – сказал Призмкарп, обращаясь к Рощезвону, – Вы хоть понимаете, что это послание обращено именно к вам? Вы слишком стары, чтобы учительствовать. Слишком стары. Что вы будете делать, мой друг, когда вас изгонят? Куда вы отправитесь? У вас есть кто-нибудь, кто любил бы вас и кто принял бы вас?..
– О, гори оно все синим пламенем! – закричал Рощезвон таким громким и срывающимся голосом, что даже Мертвизев улыбнулся. Это, возможно, была самая малозаметная, самая бледная улыбка, которая когда-либо появлялась на нижней части человеческого лица. Глаза Мертвизева никакого участия в улыбке не приняли. В них было столько же мысли и чувства, как и в блюдце с молоком, но один уголок губ все же едва заметно приподнялся – словно дернулся холодный рот рыбы.
– Господин… эээ… Кузнечик, – сказал Мертвизев, позабыв было, как зовут карлика; голос у него был такой же призрачный, как и улыбка. – Кузнечик, где ты, микроб?
– Я здесь, господин Директор, – отозвался Кузнечик.
– Кто произвел этот звук?.. Рощезвон?
– Именно он, господин Директор.
– А… как… он… поживает?
– Он страдает от боли, – пояснил Кузнечик.
– Острой… боли?
– Я могу поинтересоваться, господин Директор.
– Действительно… почему бы и нет?
– Рощезвон! – выкрикнул Кузнечик.
– В чем дело, черт возьми? – огрызнулся тот.
– Господин Директор интересуется вашим здоровьем!
– Моим здоровьем? – переспросил Рощезвон.
– Вашим, вашим, – подтвердил Кузнечик.
– Что вы хотели узнать, господин Директор? – вопросил Рощезвон всматриваясь в дымный полумрак.
– Подойди поближе, – отозвался Мертвизев. – Я не вижу тебя, мой бедный друг.
– И я вас не вижу, господин Директор.
Рощезвон приблизился к высокому стульчику.
– Вытяни руку Рощезвон. Ты чувствуешь что-нибудь?
– Это ваша нога, господин Директор?
– Это она, мой бедный друг.
– Да, господин Директор, я это тоже могу подтвердить, – сказал Рощезвон.
– А теперь скажи мне… скажи мне…
– Что, господин Директор?
– Ты болен… мой бедный друг?
– Локальная боль, господин Директор.
– Где локализована? В мандибулах?
– Именно там, господин Директор.
– Как и в те… давние… времена… когда ты… был честолюбив… и хотел… многого… достичь… когда у тебя… были… идеалы… Рощезвон… У нас… у всех… мы все… возлагали… большие… надежды… на тебя… насколько… я помню… – (Раздался звук, который, очевидно, должен был изображать смех, но был похож на бульканье кипящей каши)
– Именно так, господин Директор.
– Кто-нибудь… все еще… верит… в тебя… мой бедный… бедный… друг?
Ответа не последовало.
– Ну не сердись. От судьбы… не уйдешь… мой друг. Разве… можно порицать… увядший… желтый лист. О, нет…. Рощезвон… мой бедный друг… ты достиг… полной зрелости… Может быть… даже перезрел… Кто знает? Мы… все… должны… ложиться… в постель… вовремя… А как ты… выглядишь… мой друг… Все так же?
– Мне трудно судить, господин Директор.
– О, я устал… – пробормотал Мертвизев – Что… я… здесь… делаю? И где этот… этот… микроб… Кузнечик?
– Я здесь господин Директор! – Эти слова прозвучали как выстрел из мушкета.
– Забери… меня… отсюда… Выкати меня… туда где… тихо и спокойно… Кузнечик… вези меня… в мягкую тьму… – Его голос неожиданно поднялся резко вверх и достиг уровня тоненького визга, и хотя он по-прежнему звучал пусто и механически, в нем все же появились какие-то живые нотки. – Вези… меня… вези… в золотую… пустоту…
– Слушаюсь, господин Директор, – ответил Кузнечик. Профессорская наполнилась криками беснующихся чаек – визжали несмазанные колесики высокого стульчика, который, подталкиваемый Кузнечиком, делал разворот. Шерсткот, бросившись вперед нашарил ручку двери и широко распахнул ее. В коридоре света было значительно больше, но он несколько померк, когда туда сквозь открытую дверь повалили клубы дыма. На светлом фоне вырисовывался силуэт Мертвизева – он был похож на мешок, водруженный на ожившую неустойчивую пирамидальную конструкцию. Стульчик выехал в коридор, визг его колесиков стал удаляться и вскоре стих.