Мне давно не было так легко и спокойно, даже несмотря на то, что я по-прежнему днями и ночами просиживаю над книгами, выкраиваю для них каждую свободную минутку. Но если раньше мои занятия были как плавание в хаосе океана без руля и ветрила, то теперь они напоминают путешествие по выверенному речному маршруту – и леди Темплтон мой надёжный лоцман. Долгие вечерние посиделки в её кабинете у камина с чашкой чаю – это, пожалуй, лучшее, что есть в моей школьной жизни. Сложно только избегать острых тем и не выдать ей слишком много, потому что эта пожилая женщина ужасно любопытна и невероятно наблюдательна, а ещё умеет задавать правильные вопросы.
Правда, в моём лице она нашла достойного конкурента по части любопытства. Довольно быстро я смогла вызнать, что меня чуть не зарезали на вступительных просто потому, что Оскотт испытывает личную глубокую неприязнь к некому графу Винтерстоуну из-за того, что тот во время учёбы за словом не лез в карман, а ещё в своей любимой манере обожал задавать преподавателю на занятиях вопросы, на которые у того не было ответов. Так что, как любезно пояснила миссис Темплтон, на его уроках залог моего успеха – не задавать лишних вопросов. А еще непременно взять в библиотеке и вызубрить от корки до корки единственную монографию профессора – тощую книжицу, которую он писал восемь лет кряду – и при каждом ответе цитировать.
Ну а с мисс Оливией Риддлтон ларчик открывался ещё проще – старая леди поведала мне по секрету, что незамужняя искусствоведша просто-напросто терпеть не может юных красивых девочек. И она бы давно её уволила, но Оливия приходится дальней родственницей самому ректору, так что увы… Мне были даны стратегические советы на её уроках волосы не распускать, украшений не носить, глаза в пол, а главное – чем более невразумительная муть изображена на картине, тем сильнее её хвалить, а ещё лучше увидеть какой-нибудь тайный философский смысл или аллегорию. Я воспользовалась советами, и дело потихоньку пошло на лад.
Магию я худо-бедно уговорила пока не высовываться, лишь иногда тайком тренировалась в ванной комнате, доводя до кипения воду. Один раз забыла потом остудить, и к поводам Авроры меня ненавидеть добавился ещё один.
К моему дню рождения в мае случается то, что поднимает моё настроение на совсем уж неприличную высоту.
Приходит письмо от Рона.
Он пишет разную милую чепуху и никакой конкретики, так что я понятия не имею, где именно он находится и преуспел ли хоть в одном из своих заданий, но видимо так нужно на случай перехвата письма. На конверте нет обратного адреса, и Рон сообщает, что часто перемещается с места на место, поэтому я не могу ему ответить. Но даже так эта весточка заставляет меня светиться от счастья.
А ещё в письмо снова вложен подарок на мой праздник – в этот раз с особенным, понятным только нам двоим смыслом. Я рискнула носить его на занятия, и девочки немедленно засыпали меня вопросами – и я изо всех сил старалась не краснеть, объясняя, что это просто подарок, а от кого не могу сказать.
Это браслет из переплетённых золотых цепочек, а на нём подвеска. Крохотное золотое яблоко. Когда я двигаю рукой, оно скользит и холодит те места, где Рон целовал мои руки.
В общем и целом, мои дни и недели протекают буднично и спокойно. Даже подозрительно спокойно, учитывая мой непоседливый характер и умение влипать во всяческие неприятности.
И вот в какой-то момент я ощущаю совершенно иррациональную, но непреодолимую тягу совершить одну глупость.
Мне до жути сильно хочется побывать на пепелище Замка пурпурной розы.
Нас отпускают в город по воскресеньям, и в ближайшую такую вылазку я уговариваю Эмили пойти со мной к пепелищу.
- Кэти, зачем тебе это нужно? – страшным шёпотом говорит она мне в ухо и пугливо косится в сторону высокой ограды, у которой стоят королевские стражники. – Это жуткое место! Джон говорит, даже солдаты всячески избегают назначения сюда на вахту, это у них в полку вроде наказания.
Джон – старший брат Эмили, он служит офицером королевской гвардии.
- Эми, ну пожалуйста! Ради меня! Я же помру от любопытства! – я хватаю подругу за руку и тащу её за собой. Она со вздохом покоряется – уже привыкла, что если мне что-то втемяшится в голову, то с пути меня свернуть не проще, чем взявшего разбег носорога.