Потом Валентин вдруг обнаружил, что Слит жонглирует тремя мячами одновременно.
- Попробуйте,- сказала Карабелла.- Это только КАЖЕТСЯ невозможным.
Валентин тут же перестроился с легкостью, которая удивила его, так же как, наверное, удивила Слита и Карабеллу, потому что она захлопала в ладоши, а он, не сбиваясь с ритма, одобрительно проворчал что-то. Интуитивно Валентин бросал третий мяч, когда второй переходил из его левой руки в правую; он ловил его и тут же бросал, ловил-бросал, ловил-бросал, и всегда один мяч опускался в ожидающую руку, а один ждал броска. Так он продержался три, четыре, пять циклов, прежде чем понял, что сделал, и от удивления ошибся в расчетах, уронив мячи.
- У вас есть талант,- пробормотал Слит.- Явный талант.
Валентина смутило происшедшее, но то, что он уронил мячи, было менее важно, чем то, что он начал жонглировать ими с первой попытки. Он собрал их и начал снова. Слит повернулся к нему лицом и продолжал свое дело, которого так и не прерывал. Подражая позе Слита и его движениям, Валентин начал бросать, уронил два мяча с первой попытки, покраснел, что-то буркнул, извиняясь, начал снова, и на этот раз уже не останавливался. Пять, шесть, семь циклов, десять, а затем он сбился со счета. Его сознание как бы раздвоилось: одна часть отвечала за точные и аккуратные захваты и броски, а другая следила за взлетающими и опускающимися мячами, производя мгновенные расчеты скорости, углов и темпа. Изучающая часть его разума непрерывно передавала данные той половине, которая отвечала за броски и захваты. Время, казалось, разделилось на множество малых отрезков, а мячи как будто замерли на своих местах - один постоянно в воздухе и по одному в каждой руке - и то, что в один момент различные мячи занимали одно и то же положение, казалось непостижимым. Каждый был всеми, и время, казалось, исчезло. Валентин не двигался, не ловил и не бросал, а только следил за полетом, происходившим вне времени и пространства. Сейчас он понял тайну искусства. Он вошел в бесконечность. Его расщепленное сознание вновь соединилось. Он проник во внутреннюю природу движения и понял, что движение было кажущимся, всего лишь ошибкой восприятия. Его руки работали в настоящем, глаза изучали будущее, и все же это было только моментом настоящего.
Пока его душа уносилась к вершинам блаженства, малейшими оттенками своего иного, трансцендентного сознания Валентин ощущал, что он больше не стоит на месте, но как бы движется вперед, магически притягиваемый летающими мячами, которые все больше удаляются от него. Они уходили в глубь двора с каждой серией бросков, и он ощущал их сейчас, как бесконечный, непрерывный континуум, и шел за ними все дальше и дальше, пока не побежал, пошатываясь, через двор. Слит с Карабеллой отошли в сторону, а мячи в конце концов оказались вне пределов его досягаемости, и даже последний отчаянный рывок не достиг цели: мячи разлетелись в трех разных направлениях.
Задыхаясь, Валентин упал на колени и, услышав, как начали смеяться его инструкторы, засмеялся вместе с ними.
- Что произошло? - спросил он наконец.- Я все делал так хорошо, и вдруг... вдруг...
- Мелкие ошибки накапливаются,- сказала Карабелла.- Ваши броски постепенно выводили мячи из правильной плоскости их движения, вам пришлось тянуться вперед, чтобы схватить их, а схватив, вы бросали их все дальше и дальше, и так до тех пор, пока преследовать их стало невозможно. Это случается со всеми начинающими. Не думайте об этом.
- Собирайте мячи,- сказал Слит.- Через четыре дня вы будете жонглировать перед Короналом.
7
Валентин тренировался часами, беря не более трех мячей одновременно, но повторяя это бесконечное количество раз, переходя от скуки к восторгу и снова к скуке так часто, что сама скука становилась восторгом. Его одежда была мокрой от пота, облепляя его, подобно теплому, влажному полотенцу. Он продолжал бросать мячи, даже когда начался один из коротких ливневых дождей Пидруида. Дождь кончился, и вечернее солнце начала закрывать легкая дымка тумана. Он смутно различал фигуры, двигавшиеся по двору: Слит, Карабелла, скандары, Шанамир, какие-то незнакомцы приходили и уходили, но он не обращал на них внимания. Он был пустым сосудом, в который налили это искусство, эту тайну, и он не смел остановиться, боясь потерять это и снова стать пустым.