Патрик думал, что тут не обошлось без вздорного поверенного Фергуса Слэттери, но Шейла Уилан заверила его, что дело обстоит как раз наоборот. Фергус отказался защищать интересы ушлого сына, сказав, что стремление извлекать выгоду в любых обстоятельствах лучше оставить хитрым американцам, а если нормальному человеку предлагают справедливую цену, то он должен с ней согласиться.
После каждого посещения Кейт Райан у Патрика становилось легче на душе. Она казалась менее хрупкой и болезненной, чем раньше. Во всяком случае, он убеждал себя в этом.
Ему нравилось сидеть в ее просторной зеленой комнате и беседовать. Здесь Патрик был далек от проблем, подстерегавших его в других местах. Комната была тихая, хотя находилась всего в нескольких ярдах от шумного бара. Она напоминала квартиру Рейчел, оазис спокойствия в центре безумного Манхэттена. И вдруг О’Нил вспомнил, что именно Рейчел создала и то и другое. Он никогда не упоминал имя Рейчел, хотя знал, что женщины стали подругами; ни словом не заикался о своем неверии в то, что эта стройка, бывшая мечтой всей его жизни, когда-нибудь закончится.
Не говорил он и об анонимных письмах, утверждавших, что ирландские бизнесмены уже давно застроили бы этот участок, и заявлявших, что Патрик в ответе перед Богом и людьми за миссис Райан, оказавшуюся прикованной к инвалидному креслу.
Он говорил с улыбкой. Его глаза по-прежнему окружали тонкие морщинки, но Кейт казалось, что они стали глубже, да и новые прибавились. Его голос оставался веселым, а смех сердечным, но когда они беседовали по вечерам, Кейт думала, что его веселье несколько натужное, а смех деланный.
Кейт подозревала, что его одолевают сомнения, но никогда не касалась этой темы.
Когда она была в больнице, Патрик мирился с ее параличом, но в пабе Райанов это выглядело совершенно по-другому. Он инстинктивно ждал, что Кейт будет двигаться так же стремительно, как она делала это за стойкой, и испытывал потрясение каждый раз, когда слышал тонкое поскрипывание медленно приближавшегося инвалидного кресла.
Иногда Кейт работала в пивной - особенно если туда приходили друзья. С одной стороны стойки сделали пандус, чтобы она могла за нее заезжать.
Но обычно за стойкой находилась эта сварливая мегера Мэри Доннелли, которая смотрела на Патрика так, словно он был самим дьяволом во плоти. О’Нилу говорили, что с такой же неприязнью она относится ко всем мужчинам, но он чувствовал, что вызывает у этой женщины не просто неприязнь, а лютую ненависть.
У Леопольда появился новый ошейник. Мэри была на ярмарке, где продавали ошейники и писали на них имена собак. В припадке щедрости она купила ошейник со словами «Леопольд Райан». Казалось, пес остался доволен подарком. Он подходил к людям и театрально выгибал шею. Казалось, что собака, которую отстегали плеткой, показывала свои раны, но на самом деле Леопольд предлагал восхититься его ошейником.
- Ты не должен ударить в грязь лицом перед принцессой Грейс[32], - шепнула ему Мэри.
Эти слова услышала Дара.
- Чем вам не нравится Грейс? - прямо спросила она.
- Мне не может нравиться потомство человека, который причиняет вред твоей бедной матери.
- Но они не виноваты в несчастном случае! - воскликнула Дара.
- Я имею в виду не несчастный случай, а ту жизнь, на которую он ее обрекает.
- Но мама ведет очень хорошую жизнь, - не поняв, что речь идет о средствах существования, сказала Дара. - И ругает нас за то, что мы считаем по-другому.
Мэри хотела возразить, но передумала.
- Это верно, - неожиданно сказала она. - Твоя мать намного счастливее большинства людей.
Однажды Кейт, надеявшаяся таким образом справиться со вспышками раздражения Дары, предложила ей пригласить Грейс в гости с ночевкой.
- Значит, теперь ей можно ночевать у нас? А раньше было нельзя.
- Я никогда такого не говорила, - удивилась Кейт.
- Это говорил папа, когда ты лежала в больнице. Он сказал, что это неприемлемо, потому что… потому что… Я забыла, почему.
Кейт вздохнула.
- Дара, это было давно. Теперь все тревоги остались позади.
- Я не думаю, что ей хочется остаться здесь на ночь.
- Почему? Мне казалось, что она приходит к нам с удовольствием.
- Это всего лишь вежливость, - свысока сказала Дара.