Как только блюда были установлены на всех столах и главный повар поклонился своему господину в подтверждение того, что все готово, пажи приблизились с серебряными тазами. Все присутствовавшие за главным столом начали мыть руки по обычаю, заимствованному с Востока и введенному тогда повсюду между дворянами. Когда омовение кончилось, сир де Монбрён подал знак капеллану начинать «Benedicite», но в ту минуту, когда преподобный отец хотел начать обычную молитву, трубадур подошел к креслу барона.
– Сир,– робко сказал он,– извините, если я замечу вам, что донья Валерия, ваша прелестная племянница, не пришла еще…
– Что ж за беда! – вскричал с нетерпением Монбрён.– Неужели же из-за этой глупой девочки я и мои гости должны есть холодные кушанья?
– Не ждите нынче вашей богини, любезный певец,– прервала с колкостью баронесса,– ее не будет, мне это известно. Напрасно вы, мой милый, обращаете такое внимание на жестокую, которая, не довольствуясь любезниками нашего замка, перемигивается с крепостных стен с первым попавшимся бродягой, рыскающим в поле.
Эта грубая и дерзкая выходка взбесила Жераля, и, может быть, он начал бы защищать оскорбленную с большей смелостью, нежели ему позволяло шаткое положение в Монбрёне, если б барон не закричал с нетерпением я досадой:
– Довольно! Не говорите мне об этой ветренице и сегодняшнем приключении с нею! У нас еще будет время обсудить это. Садитесь, а вы, мой отец, благословите трапезу.
Все встали, и монах поспешил громким голосом прочесть молитву. Присутствующие отвечали: аминь, и ужин начался.
Между тем сир де Кашан, обменявшись взглядами с Жералем, не дотрагивался до огромнейшей порции еды, которую поставили перед ним на серебряной тарелке со всеми знаками почтения. Когда глухой шум, произведенный столькими людьми, садившимися на свои места, стих, он важно сказал барону, который наблюдал уже за ним с видом некоторой недоверчивости:
– Сир де Монбрён, то, что сказал вам менестрель по поводу вашей благородной родственницы, живо трогает меня. Она оскорбит меня, если не придет и не займет своего места. Я не прикоснусь ни к хлебу, ни к вину до тех пор, пока племянница ваша не удостоит меня своим обществом.
Облако неудовольствия опустилось на лицо барона, но, прежде чем он успел ответить, донья Маргерита вскричала с живостью:
– Клянусь честью, сир рыцарь, требуя подобных вещей, вы нарушаете права гостя и чужеземца. Не довольно ли для вас, что владетель Монбрёна и его жена лично принимают вас в своем замке?
– Сударыня! – прервал Кашан, придавая своей физиономии выражение менее жестокое, чем обычно.– Вы меня не поняли. Я не как должного требую, чтобы прекрасная Валерия де Латур удостоила меня своим присутствием, но прошу этого как милости, если она зависит от вас.
– Это желание вежливого и любезного рыцаря,– прибавил трубадур, с некоторой смелостью повышая свой голос.
Баронесса бросила на него гневный взгляд, но Монбрён тотчас отвечал:
– Я не хочу, чтобы мой гость мог подумать, что я имею причины скрывать от него свою родственницу. Мажордом! – прибавил он, обращаясь к человеку вальяжной наружности, стоявшему за его креслом с жезлом в руке.– Поди и скажи мадемуазель де Латур, что я приказываю ей сюда явиться.
Мажордом поклонился и вышел.
– Клянусь святым Жаком! – продолжал барон с некоторой иронией.– Я вижу, что сир де Кашан принадлежит к числу тех любезных рыцарей, о которых повествуют старые романы. Конечно, он воображает, что напал в моем замке на след прекрасной пленницы, которую непременно должен спасти, чтобы потом какой-нибудь трубадур имел право воспеть его в своей балладе. Но, к сожалению, он скоро убедится, что в Монбрёнском замке нет ничего подобного. Если моя прекрасная племянница не присутствует за ужином, так потому, что она, вероятно, не находит это для себя приличным. Она так самовластна!
– И в этом все несчастье,– прибавила баронесса.– Бог знает, как еще воспользуется она свободой, которую мы ей предоставили.
– Я сделаю ей строгий выговор, дочь моя,– сказал капеллан, набивая себе рот.– Пусть только явится ко мне на исповедь.
В эту минуту вошел мажордом со смущенным и расстроенным видом.
– Ну? – спросил барон.
– Благородная девица де Латур просит извинить ее, она не может явиться по вашему призыву.
– Почему?
– Высокородный барон, я не осмелюсь…
– Говори, вассал! Я требую.
– Она говорит, что принадлежит к фамилии, которая привыкла повиноваться только своему королю или своему духовнику.