– Солдат,– сказал он мне прерывающимся голосом,– если в тебе остались еще какие-нибудь христианские чувства, заклинаю тебя сказать этому офицеру, чтобы он обходился кротко со знаменитым ребенком, больше же всего чтобы он остерегался многочисленных врагов, какие будут…
Монах не успел закончить, он побледнел, произнес несколько латинских слов и мертвый упал к моим ногам.
Сначала я совершенно растерялся и не знал, что делать, но вскоре овладел собой. Из уважения к сану я прикрыл лицо аббата краем его рясы и принялся шарить по ящикам и комодам, которые были наполнены драгоценными вещами…
Проповедник остановился и задумался, как будто закончил рассказ.
– Но,– спросил Маленький Бискаец,– почему же, наконец, ты обвиняешь себя? Судя по началу, я думал, что ты по крайней мере разрубишь этого ребенка пополам, чтобы поколдовать над ним, а ты поступил с ним, как святой. Где же то преступление, которое тяготит твою совесть?
– Я берег бумаги, врученные мне монахом,– продолжал Годфруа мрачным тоном,– но не искал капитана Бурю. Спустя некоторое время я узнал, что он оставил армию Шандо и отправился куда-то в отдаленную провинцию.
– Хорошо! Но что же ты хотел сделать с этими документами? Ведь ты не ученый человек – на что тебе такая дрянь?
– Ты меня не понял, камрад. Я думал, да и теперь еще думаю, что этот капитан Буря отнял у меня ребенка для того, чтобы получить за него богатый выкуп. Следовательно, если бы я передал ему документы, доказывающие высокое происхождение дитяти и его право на богатое наследство, то он употребил бы их в свою пользу как нельзя лучше. А этого мне и не хотелось. Итак, ненависть моя к Буре пала всей тяжестью на невинного ребенка; и наследник богатой фамилии, если он жив еще теперь, наверное, подвергся жалкой участи. По ночам, во время моего караула в лагере или на крепостной стене, я думал об этом, и мне кажется, если бы только продлилась жизнь моя, я бы отправился на поклонение к святому Жаку Кампостельскому, чтобы испросить у Господа Бога помилования в этом преступлении!
Маленький Бискаец, казалось, не видел во всем этом рассказе ничего трагического.
– Клянусь святым Гаспаром,– сказал он с легкомысленным видом,– я не вижу, право, отчего здесь столько печалиться! Что за великое несчастье, если одним знатным господином будет меньше! Но все-таки спасибо тебе за исповедь, камрад. Если ты нуждаешься в отпущении грехов, я даю его тебе охотно. Но чем я еще могу служить тебе?
Старый солдат оглянулся вокруг, стараясь увериться, что никто не может подслушать его тайны.
– Когда завтра ты увидишь меня поверженным,– начал он тихим голосом,– и вполне уверишься, что я получил последнюю рану, хорошенько поищи в замшевом кафтане, который я ношу под латами, там найдешь кошелек с золотом и сверток бумаги…
– Что касается золота, я найду ему достойное употребление,– с живостью прервал Маленький Бискаец,– но, черт возьми! Что мне делать с бумагами? Ведь я не умею читать.
– И я не умею, камрад, и поэтому-то не знаю хорошенько, что такое в них содержится. А показать кому-нибудь мне, признаюсь, не хотелось. Не всякий сберег бы тайну. Если бы капитан Доброе Копье был более ласков и менее скрытен с нами, которые, впрочем, все равны ему, я, может быть, пошел бы к нему с бумагами, чтобы по крайней мере узнать имя ребенка, похищенного в Шаларе. Итак, камрад, только тебе одному передаю эту тайну, и если бы я не был вполне уверен, что конец мой близок, может быть, хранил бы ее еще долгое время. Но позволь мне закончить то, что я начал. Когда ты убедишься, что я умер, возьми бумаги, отправься в Шаларский монастырь, который недалеко отсюда, собери там все нужные сведения и начни разыскивать его. Если найдешь, отдай ему эти документы, и за них, вероятно, ты получишь хорошее вознаграждение. Если же после одного года розысков не получишь о нем никакого известия, брось бумаги в огонь и помолись за мою душу.
Глубокий вздох вырвался из груди фламандца.
– Все будет сделано, камрад,– отвечал Маленький Бискаец,– я исполню клятву, клянусь святым Гаспаром!.. Но скажи мне… кошелек?.. Этот кошелек, вероятно, туго набит? Мой совершенно пуст, посмотри-ка, и если мне нужно будет искать повсюду этого неизвестного…
– Кошелек полон, и тебе недолго ждать, пока он станет твоим!
– Не говори этого, друг Проповедник,– возразил Бискаец с притворной печалью,– и не верь глупым предчувствиям. Еще до смерти, я в том уверен, ты успеешь опорожнить не одну добрую бутылку и заставишь глотать пыль не одного вражеского солдата.
Фламандец посмотрел на него с удивлением.